Жорыч и Отбиратель телефонов почти синхронно закидывали в рот ложку за ложкой.
Килька же расстроено ковырял болото из жидкой пшенной каши, откуда золотой избушкой торчал угол расплывавшегося кубика масла.
-- Это же невозможно есть, -- Килька отбросил ложку.
Капли каши изрядно окропили дорожку меж столиками. Одна даже шлёпнулась на локоть сидящего за соседним столиком. Тот возмущённо заверещал.
-- Э, тихо там, -- Кабан привстал, и верещание мигом прекратилось.
Оказывается, присутствие громилы порой очень полезно.
-- Пшеничная каша препятствует усвоению йода, -- продолжил осмелевший Килька. -- Её нельзя есть при пониженной кислотности. Кроме того, доказано, что пшёнка способствует излишнему набору веса.
Жорыч и Большой Башка нахмурились. Но я так и не понял, что их огорчило: сам факт или то, что о нём сообщил неугомонный Килька.
-- Тут холодильника нет, -- Гоха неодобрительно покачал головой, безмятежно приканчивая свою порцию. -- Ешь давай. До завтрака никто тебе ничего не выдаст.
-- А купить? -- взмолился Килька. -- Рекомендуется включать в рацион детей огородную и дикорастущую зелень. Есть тут магазин какой?
"Дурак, -- подумал я. -- Деньги засвечивает, идиот непуганый. Ночью украдут, к гадалке не ходи".
-- Магазинов на территории лагеря не предусмотрено, -- улыбнулся Сан Саныч.
Он так гордо стоял у нашего стола, словно на посту номер один. Рядом с ним уже высился такой же молодцеватый субчик, будто являлся воспитанником того же кадетского корпуса, который выпускает бравых Сан Санычей.
-- Виталь Андреич, его звать, -- просипел в моё ухо Гоха. -- Старшим отрядом заведует.
-- А знаешь, почему мы не беспокоимся? -- спросил Саныч притихшего Кильку и тут же ответил сам. -- Потому что к утру ты проголодаешься и станешь есть всё, что появится в тарелке.
-- Не стану, -- проворчал Килька.
Вожатые переглянулись и рассмеялись, словно слышали эту фразу сто тысяч раз. И сто тысяч раз выходило так, как предсказывали они. После они уселись за свой стол и принялись смачно отхлёбывать душистый чай из огромных жестяных кружек.
-- Делай так, -- усмехнулся наш громила и указательным пальцем долбанул по краю килькиной миски.
Та перевернулась, описала в воздухе большую дугу и звонко шлёпнулась на пол. Не разбилась, нет: алюминий не бьётся. Каша выплеснулась бесформенной кляксой. Прямо у сандалий из кожи вишнёвого цвета. Разговоры в столовой разом приутихли и превратились в шепотки: "Палыч явился, сам Палыч на проверку пожаловал".
Начальник как-то хитро кивнул головой, и кабанчик поднялся. Медленно, нехотя, но поднялся. Без слов, приказов и распоряжений. Будто ему прямо в мозг телепатировали подчиниться.
-- Назовись, -- приказал Палыч.
-- Артём Чикаловец, -- холодно ответил Кабан.
-- Кабанец, -- громко прошептал кто-то сзади, и народ безудержно заржал.
Громила резко обернулся, и смех сразу будто бритвой порезали. Кто-то невидимый ещё хрюкнул два раза, и всё смолкло.
Но я знал, уже поздно. Как бы ни побаивались эту гору мяса и мускулов, за глаза его до конца смены будут обозначать исключительно Кабанцом. Прозвища прилипают моментально. Отделаться от них сложно. Порой это и вовсе не получается.
-- Надо убрать, -- сказало начальство и вперило грозный взор в нарушителя. -- Тебе.
-- А не уберу если? -- нарушитель не горел желанием поработать. -- Чё, убьёте?
Вот не нравился мне Большой Башка, а тут я словно на его стороне оказался. В сравнении с ним суровый Палыч выглядел для меня не другом, а чужаком. Гостем с иной планеты. А Кабанец вроде как свой, только упёртый малость. А сейчас с ними фильм намечался "Чужой против Хищника". Ведь интересно же, как заставить Голову-дыню шуршать. Да ещё на глазах у всех. На мой взгляд, это провернуть абсолютно невозможно. Такой помрёт, а руки поганить уборкой ни за что не станет. Я смело записал начальника в проигравшие, но невероятно хотелось увидеть, как тот даст отступную.
Однако Палыч лишь холодно кивнул. Словно робот.
-- Да не, -- Кабанец внезапно приободрился, будто уяснил правила ранее неведомой игры. -- Не сможете. Вам отвечать. И всё такое. Не дай бог с дитём хоть одним чо случится. Прикроют лагерь. А кой-кого и под суд могут. Вон, по телеку, вчера...
-- Да не, -- громко и почему-то скрипуче перебил его Палыч. -- Не прикроют.
Он фигурой плавного танца шагнул сбоку к Кабанцу и чуть за него, а потом вытолкнул руку. И как-то резко повёл ногой.
Кабанец опрокинулся, будто шкаф, в который врезался бизон. Затылок его ударил по дощатому полу с каким-то странным деревянным стуком. Штанина проехалась по пятну из каши, собрав его большую часть на себя.
"Подсечка", -- ухнуло во мне при виде приёма, не раз виденного в боевиках, но ещё ни разу не замеченного тут, в реальной жизни, в двух шагах от собственной персоны.
А Палыч просто пошёл к выходу. Спокойно, не оборачиваясь. Будто нормально вот так, без предупреждения, вдарить. Взрослый. Ребёнка. Конечно, Кабанца дитём не назвал бы никто. Ну и выступал он тоже не по-детски. Но не бить же за это!
И какое там битьё! Тут, если что, прямиком сотрясение мозга заработать можно. А то и вовсе черепушку пробить. Благо, что пол ровный. А вот лежи на нём какой-нибудь кирпидон...
Кабанец сел. Он морщился, потирая ушибленный затылок.
-- Во дела! -- только и сказал он.
Килька метнулся к сидящему, протянул руку, помог встать. Кабанец рассеяно кивнул в знак благодарности, но смотрел в спину уходящему Палычу. Словно посылал ему невидимую и неслышимую телеграмму об объявлении войны. Потом нагнулся и начал счищать кашу со штанины. Килька топтался рядом. Потом вытащил из кармана аккуратно сложенную салфетку и протянул громиле. В стёклах его очков блестели дрожащие отражения огоньков свечей.
"Услужливый пацан, -- подумалось мне. -- Это он сам по себе такой? Или ему просто телефон ещё не вернули?"
А Килька внезапно распрямился и вызывающе поглядел на нас. Из глубин памяти внезапно всплыло стихотворение, которое я накропал в начале июня, заглядевшись на картинку в детской книжке.
Семейство птиц вело беседу мирно.
Вдруг ком пушистый с облаков на землю бряк!
"А ну всем быстро встать по стойке "Смирно".
Теперь я главный, -- громко прокричал хомяк.
-- Любому вырву глаз и надеру я хвост и уши!
Кто на меня?! Порву и на воде всех, и на суше!"
Лениво выполз пёс из конуры щелястой:
"Вот я -- Полкан. Двор этот подо мной.
От вида моего дрожит даже хорёк блохастый.
Видать к концу идёт твой путь земной".
Хомяк тогда прогнулся гибким станом:
"Эй, мелкота, ну, кто на нас с Полканом?!"
Кабанец обвёл столовую взором, не смеётся ли кто. Никто не рисковал. Тогда Большой Башка рухнул на стул, возвратившись к нашему столику. Опасность получить ни за что ни про что неимоверно возрастала. Я торопливо проглотил обжигающий чай, хотя знал, что от такой скорости добра не будет. Понятное дело, сжёг язык, и тот пощипывал и зверски свербел ещё дня три. Но задерживаться в столовой мне очень, очень не хотелось. Особенно, рядом с пострадавшим. В его нутре вскипал вулкан ярости, и следовало находиться как можно дальше от района потенциального извержения. Хотя и перспектива остаток вечера тоскливо сидеть в тёмной комнатухе, пялясь на тающую свечу, тоже привлекательной не казалась.