Вандербуль прошёл мимо нее. Обожженная рука держалась на марлевой петле, перекинутой через шею. Рука болела, но что значила эта боль?
Людмила Тарасовна закрыла роман-газету, скрутила ее тугой трубкой, но даже не заворчала, завороженная лицами Лешки-Хвальбы, Шурика-Простокваши, девчонки Люциндры и гордого Геньки. Они шли вокруг Вандербуля, как ликующие истребители вокруг рекордного корабля. Ей потребовалось какое-то время, чтобы прийти в себя. И она сказала одно только слово:
— Да-а…
Что это означало, никто не понял, но все почувствовали в этом слове что-то тоскливое и угрожающее.
Истосковавшиеся корабли
Вандербуль поднялся к себе на этаж. Ребята стояли рядом с ним, они были готовы принять на себя главный удар.
Мама открыла дверь и долго смотрела Вандербулю в глаза. Забинтованную руку она будто не замечала. Лицо ее было неподвижным. Только подбородок дрожал и подтягивался к нижней губе. Мама пропустила Вандербуля, перед ребятами она закрыла дверь и словно прищемила их радость.
В комнате у стола сидел старик Власенко. Перед ним лежал пакет с серебристой рыбой.
Вандербулю показалось, что больная рука оторвалась от туловища и бьется одна, горячая и беспомощная. Он вцепился в нее правой рукой и прижал к груди.
— Что это? — спросила мама измученным голосом.
— Обжег.
— Ну вот, — сказала мама, как о чем-то давно известном и все равно горьком.
Старик поспешно поднялся.
— Я теперь пойду, — сказал он с досадой. — Извините великодушно. Старый леший, или ты от старости умом помрачнел? — бормотал старик, расправляя в руках мятую кепку. — Рыбу вы все ж возьмите. Это же ж селедка дунайская, самая первейшая рыба. Поедите за ужином, или гости придут.
Он надел кепку. Вытер лицо платком. Кепка ему мешала, он сбил ее на затылок.
— Проводи меня, сиротинка, до остановки.
Мама хотела возразить, но подбородок у нее снова запрыгал и она промолчала.
Вандербуль бросился к двери. Он выбежал на лестницу, промчался мимо друзей, которые стояли в парадном, и остановился перед Людмилой Тарасовной — она преградила ему путь метлой.
Людмила Тарасовна спросила, словно клюнула в темя:
— Куда?
— А вам что? — закричал Вандербуль. — Что вы все лезете?
Сзади подошел старик. Крепко взял его за плечо.
— Давайте ругайте, — закричал Вандербуль. — Ну, наврал… Ну!
Старик вывел его на улицу.
Вандербуль смотрел на прохожих, но видел только серые пятна.
— Что ты сделал с рукой?
— Сунул в кипяток.
Старик прижал подбородок к ключице, отчего борода его вздыбилась.
— Сколько людей за вас жизнь отдали, а вам мало.
Старик пошел. Он даже не взглянул на Вандербуля, он глядел под ноги.
— Але, милиция? У нас убежал сын.
— Он ушел днем. А сейчас уже ночь.
— Откуда ж мы знаем куда? Я всех обзвонила.
— Да, да, он поспорил со мной. Вернее, не поспорил, просто нахамил.
— Нет, мы его никогда не бьем.
— Пожалуйста. Я на вас очень надеюсь. Я вас очень прошу.
— Я не плачу. Я просто всхлипнула.
— Спасибо.
— Светлая челка. Глаза темные, серые. Брюки джинсы — техасские штаны.
— Да нет же, не заграничные. Такие брюки продаются в наших магазинах. Они очень удобные для ребят, на них карманов полно.
— Зовут Василием. Фамилия Николаев.
— Вандербуль.
— Особые приметы? По-моему, никаких… У него забинтована левая рука.
— Не знаю. Кажется, обжег.
— Так случилось. Я была очень расстроена.
— Спасибо большое.
Во время этого телефонного разговора Вандербулев отец стоял у окна, смотрел в мокрую ночь. Он курил сигарету в комнате, хотя это было строжайше запрещено мамой. Когда мама положила трубку на аппарат, и аппарат коротко звякнул, отец загасил сигарету о подоконник. На белой краске возникло пятно. Вандербулева мама долго смотрела на это пятно и на раздавленную рваную сигарету. Отец смахнул окурок рукой, пепел сдул, пальцем потер пятно, но оно не исчезло.
— Вот так, — сказал Вандербулев отец. — Сказка такая есть. Может, слышала?.. В одном сказочном царстве жили люди, на нас похожие. Отличались они от нас только тем, что, например, уходя в баню, могли оставить дома свою совесть. Конечно, зачем носить совесть в баню? Если она чистая, ее мыть не нужно. Если запятнанная, то мылом и мочалкой эти пятна никак не выведешь. Они могли оставлять дома свой ум или красоту в зависимости от того, куда шли. Некоторые любили забывать дома честность и чувство долга.
В этом сказочном царстве проживал один человек. Так получилось, что он еще в детстве сумел скопить себе все самое лучшее. У него была самая лихая смелость, самая что ни на есть чистая совесть, самая светлая красота, самый глубокий ум. Человек очень дорожил своими достоинствами, берег их в кованом сундуке и лишь иногда доставал для просушки. Тогда он любовался ими и сердце у него сжималось от счастья.