Эта божественная земля, столько лет ждавшая своего путешественника, вздрагивает от наслаждения. «Поднимитесь на мои возвышенности, — умоляет она. — Посетите мои низины. Познайте все мои источники и заповедные уголки!» Желание. Томление. Упоение! Женщина не выдерживает пытки, хватает за голову мужчину и отрывает его от себя. Вокруг шумит лес, прыгают солнечные зайчики. Когда он проникает в неё, накрывая собой, она смотрит в лицо, румяное, одутловатое, со взбугрившимися венами, с безумными голубыми глазами, блаженство растекается по всем её жилам. Подземные реки и ручейки спешат передать радость в каждый потаённый уголок. Земля сотрясается, звучит, ликует! Он бьётся о неё, как волна о берег, пока не разбивается с рокотом в морскую пену.
Когда сознание постепенно возвращается к ним, он отрывает рот, чтобы что-то сказать, но она, внезапно вспомнив что-то, прикрывает его рукой и восклицает:
— Господи! Что мы творим? Бежим скорее! У меня же там Васька одна заперта в доме!
Они быстро упаковались и рванули, как развязные подростки, в сторону колодца…
Взрыв! На выжженном месте постепенно прорастают новые всходы, ведь жизнь не терпит пустоты. И там, где смела смерть, сеет и взращивает любовь. И там, где вчера кололось и болело, сегодня распускаются прекрасные фиолетово-малиновые цветы, которые никто не сорвёт безнаказанно.
Она плачет, и плачет, и плачет. Чья-то добрая рука протянула ей свёрнутую пелёнку, в которую она благодарно уткнулась, даже не разглядев толком доброжелателя. Лучшие воспоминания из их жизни травят ей душу. Она уже готова заключить сделку с Богом. Женщина забыла о существовании времени, не отдаёт себе отчёт, что уже пять часов тихо плачет возле него. Ей не хочется помнить про время, ведь каждая секунда может отнять его у неё.
— Как же курить охота… — доносится до неё через весь посторонний шум приглушённый хриплый голос.
Сердце её подпрыгивает, и она немедленно удаляет и пелену на глазах, и росу от неё, неуверенная, что ей не послышалось. Глаза спешат навстречу с его глазами, и ничто не должно им помешать. Два полных боли омута.
— Мила…
Он слегка морщится. Наркоз отошёл, пора бы сделать обезболивание.
— Очень больно? — Она слишком взволнована и боится поверить в своё счастье.
Он пытается улыбнуться. Его правая рука тянется к маске, но трубочка, катетер и рука Милы её останавливают.
— Нельзя. У тебя повреждено лёгкое.
Она наклоняется ближе к лицу и слегка приподнимает маску, удерживая в руке.
— Ты плакала? — едва шевелит он спёкшимися губами.
— Женька, я не могу быть сильной. Я тебя так люблю… — Её дрожащие пальцы свободной руки легонько трогают его чуть колкую щёку. — Я настоящая размазня. Я боюсь.
Он замирает на секунду, набирает кислорода в лёгкие и произносит медленно и чётко эти трудные слова:
— Аркадий Дмитриевич погиб?
— Да, сразу. На месте.
Он морщится сильнее. Они молчат, словно в поминальной минуте.
— Я не защитил.
— Никто бы не смог. Даже сам Господь Бог. Ты делал всё, что должен.
Она охватила ладонью кисть его руки. Он нахмурился.
— Хочу их убить.
— Умоляю тебя, не надо.
— Хотел сесть в свою машину, но… он так смущённо улыбался… я кожей чувствовал его страх.
— Они получат своё.
— Я всё сделаю.
— Пожалуйста, не надо.
— Они и сейчас могут меня добить.
— Нет-нет, нет… Нет! Оставь их, прошу! — Она поддалась панике, подумав: «Что может сделать один вооружённый человек, сидящий сейчас в коридоре у реанимации против настоящих бандитов?» — А как же я? Дети? Наш малыш? Ему нужен отец! Он должен родиться в марте. Мартовский крольчонок…
Слова как-то сами вырвались.
Он смотрит на неё недоверчиво, как будто даже с упрёком. Пульс, как показывает монитор, участился.
— Я собиралась тебе сказать…
— Больше никаких лесов, — говорит он вкрадчиво и подозрительно тихо, — банок с краской…
Через все бинты, маску, простыни, усталость голоса она чувствует, как он зол. Она вспоминает, как однажды он схватил её за волосы и притянул к себе. По глазам она видит, что сейчас он готов повторить это, выпустить волчью натуру. Но он говорит только: