И вот в очередной раз папа за что-то на нас обиделся, потряс маму, потряс Алешу, а после пошел ко мне. Затаив дыхание, я слушала его шаги, тяжелое дыхание и мамины с братом всхлипы. Я слушала и молилась, как меня учила мама. Но, кажется, я делала это плохо, потому что мое одеяло резко взлетело вверх и упало на пол. Папа кричал, что я непослушная, что меня давно не били, но говорил он это такими словами, которые мама даже писать запрещает. Я кричала и пыталась вспомнить, что я сделала плохого, а папа тем временем бил меня по ногам. С каждым ударом их будто огнем обжигало, а я все не никак не могла вспомнить. Это была божья кара за мою забывчивость, и это, непременно, прекратится, когда я наконец-то вспомню свой грех. Но на ум ничего не шло, а огонь все усиливался, и я кричала:
«Не могу вспомнить! не могу! не могу!». Я кричала от боли и стыда, поджимая под себя ноги, а папа шлепал меня своими большими, как медвежьи лапы, руками.
А потом я подумала, что Бог несправедлив ко мне, раз не дает даже вспомнить мой грех, чтобы покаяться, и тогда я начала убегать.
Теперь каждый раз, когда с кухни доносились его неуклюжие шаги, я заползала на подоконник, аккуратно вылезала через открытое окно и пряталась на участке за деревьями. Я звала с собой Алешеньку, но из-под одеяла на меня смотрели одни только его испуганные глаза. Папочка до этого, наверное, не замечал пропажи, потому что сегодня я услышала его крик, доносящийся из дома. Он выкрикивал мое имя, но явно не так, как когда он звал меня посмотреть на красивый цветочек в саду. От его голоса у меня все похолодело внутри. Входная дверь с грохотом распахнулась, и я рванула за калитку. Побегу на кладбище, там он меня не найдет.
***
Присела на ограду, чтобы отдышаться. Здесь темно и тихо. Слышу только свое частое дыхание. Откуда-то издалека доносятся папины вопли, но я знаю – сюда он точно не придет; он и дедушку с бабушкой здесь не навещает, а они были людьми хорошими, я помню – не то что я. Походит вдоль соседних участков, может, дойдет до околицы, да и вернется домой.
Как же здесь красиво. Надгробья светятся синеватым светом большой Луны, и буквы на них поразительно живые. Здесь будто бы маленький городок. Лабиринт из непохожих друг на друга гранитных башенок и каменных часовенок. И я здесь настоящая великанша! Но я не боюсь разбудить местных жителей – это вечно спящий городок. Посижу здесь до рассвета. Папа снова устанет нас наказывать, и ему снова захочется отдохнуть до вечера. Но ночью я снова сюда приду.
***
Дорогой дневник, ко мне стал друг приходить, его Ванечкой зовут. Я так рада! Он такой же, как и я – с ним тоже не ребята не играют, и даже, как он говорит, вовсе как будто его не замечают. Мы теперь вместе гуляем по спящему городку. Какие-то добрые люди оставляют на могилах конфетки, словно бы знают, что некоторым детям не спится по ночам. Мы им очень благодарны за это и стараемся не оставлять за собой фантики. Я рассказала ему о том, что мой папа стал вести себя странно, что он часто злится на нас с мамой и братом. Оказалось, у него с отцом приключилась та же напасть. Говорит, его отец тоже очень злился, хоть Ваня и клянется, что не шалил. А иногда, говорит, отец делал с ним странные вещи. Когда я попросила показать какие, Ваня просунул руку под мою ночную рубашку. Я аж подпрыгнула – руки у него холодные, как будто он только из колодца вылез!
Папа на него, видать сильно обиделся. Потому что в одно утро, Ваня рассказывает, его папа просто взял и уехал в компании каких-то людей в одинаковой строгой одежде, не сказав ни слова. Даже вещи свои не забрал. Мама в этот момент сидела на кухне, прикрыв голову руками – очень уж она переживала. А после отъезда папы она тоже стала какой-то странной, только в другом смысле. Каменной какой-то, молчаливой и пугливой: вздрагивает каждый раз, когда Ванечка что-нибудь делает, со своим деревянным коньком играется, еду перестала совсем готовить. Теперь вот он, бедный, по огородам шастает, а ночью здесь конфетками и черным хлебом перебивается. Смотрю вот на его холодное щупленькое тельце, на бледную, как сама Луна, кожу, и даже хочется побежать домой к папочке. Прибежать и заплакать у его ног, признаться во всех моих грехах, потому что все мы грешны, плакать и умолять, умолять и плакать – лишь бы он с нами, грешными, был и не обижался так сильно, как папа Ванечки.