И она разрабатывает такую программу — по тем временам весьма смелую и уникальную. Суть эксперимента заключалась в следующем: отныне и до конца столетия культурная жизнь Болгарии должна была идти под знаком того или иного великого имени. Вся страна — от мала до велика — как бы приглашалась на годичные курсы по всестороннему изучению жизни, творчества и деятельности той или иной выдающейся фигуры истории. Подбор имен для этой долговременной программы был не случайным, а тщательно продуманным. 1978 год объявлялся годом Рериха. 1979-й — годом Леонардо да Винчи. 1980-й — годом Ленина.
Конечно, было уже вызовом то, что список имен начинался с Рериха. Ведь с точки зрения официоза Рерих являлся сомнительной кандидатурой, ибо имел прочную репутацию идеалиста и мистика. Правда, ситуацию несколько облегчало одно обстоятельств, а именно, что в Советском Союзе — а тогда в Болгарии все делалось с оглядкой на нашу страну — недавно был широко отмечен столетний юбилей художника. В конечном счете ссылка на этот прецедент и отвела возражения оппонентов и предопределила благополучное решение вопроса.
По официальным каналам были сделаны запросы в музеи Советского Союза и США, в результате чего в Софию прибыли картины Николая и Святослава Рерихов. Состоялось торжественное открытие их совместной выставки. По правительственному приглашению в Болгарию приехал Святослав Николаевич Рерих. Он был избран почетным академиком национальной академии художеств, что в скором времени заставило и нашу академию пойти на аналогичный шаг. До этого советские академики, будучи бескомпромиссными ревнителями принципов социалистического реализма, на дух не принимали Святослава Рериха (да и его отца тоже). Но после Болгарии и соответствующих инструкций, полученных сверху, вынуждены были пересмотреть свое мнение.
А в Болгарии осуществлялось массированное издание Рериха: дублировались советские публикации его книг, выпускались в свет альбомы с его репродукциями, монографии о его творчестве. Телевидение, радио, пресса — все было подключено к широкомасштабной акции, именуемой годом Рериха. Немудрено, что за сравнительно короткий отрезок времени страна открыла для себя художника, ранее ей совершенно неизвестного.
Результаты года Рериха, хотя, разумеется, не все шло гладко, случались и осложнения, были обнадеживающими. Людмила Живкова комментировала их следующим образом:
— Информационное поле людей теперь значительно расширилось. Духовные семена будущего посеяны, и когда-нибудь они обязательно должны взойти. Они — взойдут.
В официальных мероприятиях болгарского года Рериха я не участвовал. Приглашение было мне послано, но до меня не дошло. Такого рода приглашения тогда кем-то тщательно сортировались и цензурировались.
Но получилось так, что осенью семьдесят восьмого года я поехал на отдых в Болгарию. Там меня и разыскали посланцы Людмилы Живковой — это случилось как раз накануне моего возвращения в Москву. И вот я в здании Комитета культуры, в ее кабинете.
Людмила Живкова оказалась стройной, по-спортивному подтянутой женщиной. Туго завязанный узел волос. Высокий лоб. В ее лице, когда она сняла очки — а она это делала постоянно, чтобы дать отдохнуть глазам или чтобы протереть стекла, — мне почудилось что-то восточное, скорее всего — японское.
Людмила ошеломила меня своей прямотой и открытостью. Сразу — едва-едва мы успели познакомиться — она стала ссылаться на Учение, по условиям того времени полузапретное и конспиративное, Учение Агни Йоги. «Как вы знаете из книг Учения; как нам рекомендует наше Учение». Это был как бы знак, призывающий меня точно к такой же откровенности.
Я заметил, что Людмила рассматривает меня, чему-то слегка улыбаясь.
— Вы знаете, — сказала она, — мне говорили, что у вас большая белая борода и что вы живете на Тянь-Шане.
— Как видите, — отвечал я, — должен вас разочаровать. Бороды не ношу и живу не в горах, а в Москве.
— Тем лучше, — заключила она. — Значит, у нас будет больше возможностей для наших контактов и нашей совместной работы.
Но контуры нашей совместной работы обозначились не сразу, а спустя полгода, когда Людмила Живкова приехала с очередным официальным визитом в Москву. Она связалась со мной по телефону и, нарушая привычный ход запланированных протокольных встреч, направилась ко мне. Целых полдня продолжалась наша беседа — «Чайка» с шофером и охранником терпеливо дежурила внизу у подъезда, — и могу сказать, что после этой беседы не было уже у нас друг от друга никаких секретов.