Затем, в конце ужина, когда Базилио разрешил Ванго выпить капельку апельсинового вина, когда они вдоволь посмеялись над забавными историями, которыми всегда изобилует жизнь любого опытного врача, когда Ванго уже почти забыл о своем необычном приключении, доктор вдруг произнес фразу, которая изменила все:
— А сейчас я вам расскажу грустную новость: Пиппо Троизи — ну, вы знаете, тот, что торгует каперсами, — представьте себе, исчез.
Ванго решил, что ослышался.
— Кто, вы сказали, исчез?
— Пиппо Троизи. Его жена Пина уже три дня оплакивает пропавшего супруга.
Ванго закрыл глаза.
— Никогда бы не подумал, что Джузеппина будет так горевать, — продолжал доктор. — Честно говоря, у нее такой свирепый нрав, что вначале здесь поговаривали: уж не сама ли она его съела…
И доктор хихикнул. Ванго поспешно встал и выскользнул наружу.
Солнце уже садилось. Сделав несколько шагов, Ванго посмотрел вдаль. За ближайшим островом, длинным, с выпяченной серединой, очень похожим на беременную женщину, разлегшуюся на воде, едва виднелся другой островок. Он назывался Аликуди. Последние его обитатели давным-давно покинули эти места. Считалось, что он пустует уже больше двадцати лет.
— Ванго!
Обеспокоенный доктор вышел следом за мальчиком.
— Ты должен полежать в постели еще денек-другой.
— Ладно, полежу. Сейчас приду…
Врач направился было к дому.
— Доктор…
— Да?
— Как называется остров, вон тот, самый дальний?
Врач сощурился, глядя в море.
— Это Аликуди.
— И всё?
— Ну да, всё.
— А раньше, давно, он ведь назывался по-другому… Еще во времена пиратов…
— Да, верно. У него было арабское название.
— И какое же?
— Аркуда.
Аркуда, неделей позже
Ванго преодолел последние десять метров подъема.
На этом крутом склоне его никто не поджидал. Значит, он сможет тайком осмотреть остров.
Ласточки стремительно носились мимо мальчика, закладывая последние виражи перед дальним перелетом на юг.
Ванго всегда привлекал к себе, точно магнит, и ласточек, и всех других птиц.
Однажды зимой, когда ему было шесть или семь лет, он подобрал ласточку, разбившуюся об оконное стекло заброшенного дома, и целых полгода выхаживал ее, сделав для сломанного крыла подобие шины из обломка виноградной лозы. Ласточка прожила у него всю зиму, он кормил ее мертвыми мухами и маслом. В апреле, когда ее стая вернулась из дальних краев, она улетела.
Но с тех пор все ее сородичи прониклись к Ванго таинственной признательностью. Это выражалось в воздушных танцах, когда птицы со скоростью сто километров в час носились вокруг него, едва не задевая крыльями.
Иногда Ванго находил поведение птиц слишком уж фамильярным. И если они путались у него под ногами, кричал: «Ладно, хватит!» Ласточки живут очень долго, гораздо дольше, например, чем самые старые лошади, но с годами их привязанность к мальчику отнюдь не угасала.
Ванго обернулся и взглянул на море. Посреди необъятного голубого простора он различил удалявшийся парус. Это была большая торговая шхуна, которая шла в Палермо, а по пути высадила его близ острова Аркуда.
В тот момент, когда судно покидало маленький порт Мальфы, Ванго спрыгнул с причала на палубу. Капитан шхуны был французом. Его поразил этот мальчик, обратившийся к нему на безупречном французском, без акцента и даже с какой-то старомодной изысканностью. Ванго объяснил, что его дядя живет вон на том дальнем островке, а он опоздал на встречу с рыбаком, который обычно по воскресеньям доставлял его туда.
— Но сегодня же не воскресенье, — возразил капитан, — сегодня среда.
Однако Ванго, не моргнув глазом, уверенно ответил:
— Здесь у нас среда называется воскресеньем. Не забывайте, что вы не во Франции.
За последние несколько дней Ванго вполне преуспел в умении лгать. И предавался этому занятию с упоением дебютанта.
Во время морского перехода он поведал экипажу, что его дядя живет на острове с медведем и маленькой обезьянкой. Никогда в жизни Ванго не был так болтлив. Одному из матросов — русскому, который спросил, откуда взялась обезьянка, — он ответил по-русски, что ее нашли в бочонке, выброшенном волнами на берег.
— Так ты говоришь по-русски?
Но Ванго не ответил: он уже объяснял другим матросам, что медведь добрался до острова вплавь.
Он не мог устоять перед искушением выкладывать все, что приходило в голову.
Он оставил Мадемуазель записку, в которой сообщал, что будет отсутствовать несколько дней, так как собирается «кое за кем поухаживать». Он все еще пребывал в убеждении, что это означает помогать, и в данном случае был отчасти прав: ведь Пиппо Троизи грозила опасность.
Но главное, он хотел выяснить, действительно ли на этом острове существует то, что он якобы видел.
Однако, закончив подъем, он ровным счетом ничего не обнаружил.
Сколько он ни глядел, вокруг не было ни малейших следов человеческого присутствия. А ему-то казалось, что он найдет какое-нибудь мрачное становище или несколько пещер, словом, приют пиратов, который так ясно представлял себе, твердя это название — Аркуда.
Для него человек, с которым он говорил в ослепительном утреннем свете, был предводителем пиратов, а Пиппо Троизи — их пленником.
Увы, на этом островке не было видно ни одной пиратской треуголки, ни одного черного флага с «мертвой головой», ни одного болтливого надоедливого попугая, ни одной пепельницы, сделанной из черепа[17].
Кругом только скалы да колючий кустарник.
Ванго, сам себе в том не признаваясь, почувствовал легкое разочарование.
— Ну и ладно, я так и знал.
Повторяя эти слова, он походил на обыкновенного десятилетнего мальчишку.
Тогда Ванго решил обследовать другой, пологий склон. Между скалами росло одно-единственное дерево. Ванго решил сделать там привал и обдумать, каким образом покинуть остров и вернуться к Мадемуазель. Он сел, прислонившись к стволу, и взглянул в сторону моря.
Край зеленой террасы, на которой он находился, четко вырисовывался на сверкающей морской глади. И вдруг на этой длинной линии — границе травы и воды — Ванго заметил цветное пятнышко. Сперва он решил, что видит парус. Но, приглядевшись, узнал в нем цветок. Да, голубой цветок, похожий на тот, который он сорвал здесь в прошлый раз и который подсказал ему, что он находится на чужом острове. Он встал, прошел несколько метров, отделявших его от цветка, нагнулся.
И вот тут-то он обнаружил куда больше, чем искал.
7
Зефиро
Это был не приют пиратов, это был сад. Волшебный сад на пустынном, голом острове.
Прямо под ногами Ванго простиралась ложбина, формой напоминающая углубление ладони. Ее буйную растительность обрамляли таинственные каменные сооружения. Над этим райским уголком клубился голубоватый пар: казалось, земля сада дымится под жарким солнцем.
Ванго никогда не видел подобного чуда ни во сне, ни наяву. Он давно привык к мысли, что родился среди камней, где не растет ничего, кроме вереска, сухих трав да колючих опунций. А здесь пышные живые изгороди чередовались с ухоженными клумбами, с длинными грядками, которые пестрыми прихотливыми узорами вились по черной плодородной земле, и с этими загадочными строениями, наполовину скрытыми за пальмовыми кронами. Две приземистые башни, утопавшие в зелени, походили на пару симметрично стоящих утесов.
Но при всем том — никаких признаков человеческого присутствия в аллеях сада, никаких голосов. Куда же подевались пираты-садоводы, сумевшие взрастить этот сад на камнях?
Ванго решил воспользоваться их отсутствием, чтобы спуститься и получше обследовать местность.
Интересно, где они держат Пиппо Троизи?