Зефиро был доволен, что взял парня с собой. Ванго так настаивал, что в итоге ему пришлось уступить. Только так можно было предупредить монахов об опасности в случае провала. Если Виктор захватит падре, Ванго должен немедленно распустить невидимый монастырь.
На пароходе Зефиро сказал Ванго:
— Кто знает, вдруг им удастся развязать мне язык. Трудно сказать, как долго я смогу продержаться. Возможно, в конце концов я и выдам существование Аркуды.
Вот почему, сидя в зале ожидания на набережной Орфевр, Зефиро ничего не упускал из виду.
Особенно внимательно он смотрел на чтеца с затычками в ушах. Тот внушал ему подозрение. Вполне вероятно, что чтение для него только удобный предлог, чтобы подольше оставаться в зале и следить за всем происходящим.
Что касается молодой девушки, сидевшей справа от него, он даже мысли не допускал, что она может быть приспешницей врага. Даже будучи монахом, тридцать лет хранившим верность обетам и не поддавшимся очарованию пятидесяти монашек аббатства Ла Бланш на Нуармутье, он вынужден был признать, что эта юная особа совершенно неотразима.
Вдруг он почувствовал прикосновение ее локтя.
— Мне кажется, ваша очередь, — сказала она.
Но вызвали как раз ее.
— Вот видите, дитя мое, вы пройдете первой.
Перед тем как выйти из зала, она обернулась и беззвучно, одними губами, повторила «Кто же вы?» И улыбнулась.
Зефиро не расслышал фамилии девушки, зато уловил ее имя, которое полицейский произнес по-французски: Этель.
Сначала он принял это за вопрос Est-elle?[41] и сказал себе: наверное, такой вопрос следует задавать, ущипнув себя за руку, всякий раз, как она входит в комнату.
— У меня очень мало времени, — объявил Булар, когда Этель села перед ним. — Я кое-кого жду, меня могут вызвать в любой момент.
Он явно нервничал.
— У нас вы были куда любезнее, комиссар, там вы вели себя как настоящий джентльмен. Начну с того, что наша горничная Мэри шлет вам самый сердечный привет.
Булар не ответил.
Он возил ногами по полу, пытаясь поудобнее пристроить их под столом.
Мэри, горничная, с которой он познакомился в Эверленде, писала ему письма по-английски. Он читал их по ночам, с лупой в руке и англо-французским словарем, и прятал за подкладку портьер, когда мать убирала его комнату.
Но отвечать ей он стеснялся.
Когда консьержка, мадам Дюссак, приносила почту, мадам Булар не отпускала ее, и они целыми часами болтали на лестничной площадке. Если среди писем попадался конверт с английским штемпелем и запахом увядшей розы, Мария-Антуанетта Булар объясняла консьержке, что ее сын состоит в переписке со Скотланд-Ярдом — цветом британской полиции.
Именно так говорил ей комиссар, чтобы объяснить поток этих писем.
Матушка Булар и консьержка почтительно разглядывали конверт, представляя себе склоненную над письменным столом, в облаке табачного дыма, гордую тень Шерлока Холмса, скрепляющего это послание своей печатью.
— Ваш сынок такой важный господин! — заключала мадам Дюссак.
Иногда на оборотной стороне конверта было нарисовано сердечко, но обе дамы расценивали это как свидетельство легендарной английской сентиментальности, и ничего более.
— У вас есть для меня новости? — спросил Булар у Этель.
— Да. С Мэри все в порядке, она…
— Я имею в виду дело Ванго Романо, — краснея, прервал ее комиссар.
— А вы? — спросила Этель. — У вас есть новости?
— Увы, немного. Полагаю, сейчас он находится очень далеко.
Булар заблуждался. Ванго еще никогда не был так близко к нему, как сегодня. Он только что забрался на крышу префектуры, и теперь их разделяли всего несколько метров.
— Только не уверяйте меня, что целый год расследования не дал никаких результатов, — вздохнула Этель.
Булар потер щеку.
— В данный момент я занимаюсь сразу несколькими очень важными делами.
— А разве девятнадцатилетний парень, убивший старика-священника накануне посвящения в сан, а затем ставший мишенью неизвестного стрелка на глазах у всего Парижа — это не серьезное дело?
— Нет, мадемуазель, вовсе нет! — взревел комиссар, вскочив со стула. — Серьезное дело заключается не в этом! Плевать я хотел на это убийство! Мне совершенно безразлично это убийство и три четверти других парижских убийств в придачу. Главная проблема, моя юная леди, состоит совсем в другом! Главная проблема — в том, чтобы узнать, откуда взялся этот парень, о котором никому ничего не известно, но который знает всех на свете!
Комиссар выкрикивал это, бегая по кабинету, размахивая руками и хлопая ладонью по мебели и папкам.
— Главная проблема — в установлении подлинной личности Ванго Романо. Вот эта тайна меня очень интересует. Эта тайна — единственная причина, почему я не бросаю дело, которое давно уже быльем поросло. Убийства… да их в нашем городе каждый день совершается столько, что хватит на тридцать шесть Буларов. Понятно вам, юная леди? На тридцать шесть Буларов! Но с такими, как Ванго Романо, я еще никогда не сталкивался.
— Я вам не юная леди, — пробормотала Этель, готовая расплакаться.
— Извините меня, я…
Булар рухнул в кресло и ударом кулака расплющил свою шляпу.
— …я слегка переутомился, — договорил он. — Я вовсе не хотел…
И комиссар взглянул на девушку. На ее ресницах дрожали радужные слезы: Этель и в самом деле плакала.
— Если бы на свете было тридцать шесть Буларов, я бы тут же выбросилась из окна, — проговорила она, громко всхлипывая.
И они оба замолчали.
Булар выдвинул ящик стола и извлек оттуда большой, идеально белый хлопчатобумажный платок. У него всегда имелся запас таких платков — матушка комиссара заботливо гладила их по воскресеньям, — для тех, кто лил слезы в его кабинете.
Сколько же их пролилось в этой комнате за сорок лет его службы! Да, работа Булара зиждилась на горестях других людей.
Иногда ему казалось, что вся его жизнь проходит в плаванье по этому безбрежному морю слез. Но самое ужасное заключалось в том, что без этих драм, этих скорбей, этих загубленных судеб существование Булара утратило бы смысл и ему осталось бы только одно — в одиночестве плавать всухую на паркете.
Этель взяла у него платок.
В этот миг послышалось что-то вроде взрыва, и дверь Булара с треском распахнулась от мощного пинка.
23
Смерть крысам
В кабинет влетел лейтенант Авиньон.
Увидев Этель, он попытался принять достойный вид. И обратился к Булару:
— Комиссар… Комиссар, он там, внизу…
— Кто «он»?
— Этот… Ну, этот… дератизатор.
Этель встрепенулась.
Булар прищурился, стараясь расшифровать это загадочное слово.
— Дератизатор?
— Тот самый… Которого вы ждете…
Авиньон пристально смотрел на комиссара. Когда же он наконец поймет, о ком речь?
— Ну, тот, кого вы ждете… Человек, которого вы просили…
— О Господи! — вскричал Булар, вскочив на ноги. — Бегу!
И он поспешил к двери. Этель не могла прийти в себя от изумления. Значит, загадочный дератизатор произвел впечатление не только на нее?
— Дело срочное. Простите, мадемуазель. До свидания.
Он знаком велел Авиньону проводить Этель. А сам исчез.
Выйдя на улицу, Этель прошла по набережным до Нового моста и остановилась на самой его середине, у фонарного столба. На другом берегу возвышалось здание универмага «Самаритен». Этель перебралась через балюстраду на узенький бортик, нависавший над Сеной.
Здесь она и присела.
Этель грустно смотрела на воду, струившуюся у ее ног. Вдали, возле моста Искусств, купались люди.
— Ну, рассказывай! — потребовала ожидавшая ее Кротиха.
— Да нечего рассказывать.
А на набережной Орфевр дератизатора провели в подвальную каморку, освещенную лишь скудным светом, падающим из отдушины.