Ванго не спускал с него глаз. Он чувствовал, что настал подходящий момент.
И спросил нарочито безразличным тоном:
— Пиппо, вы ведь были там, когда меня, трехлетнего, нашли в Мальфе, на Скарио?
Пиппо встал.
— Меня там не было, малыш… Я всего лишь нашел тебя.
Он гордо выпятил подбородок и вытер пальцы о рукав. О кроликах он уже забыл.
— Я, Пиппо Троизи, — повторил он, ударив себя в грудь. — Сперва я нашел твою няню. И рассказал другим. А чуть позже в скалах обнаружили тебя.
Ванго кивнул.
С того дня, как он вернулся на Аркуду, его не оставляло желание расспросить Пиппо.
Прежде чем отправиться обратно к Мадемуазель, Ванго хотел побольше разузнать о себе.
— Я до сих пор не понимаю, откуда ты взялся, — тихо сказал Пиппо. — Но все это время, что мы здесь живем, я знаю, что ты явился ко мне с неба. Прямо и непосредственно оттуда. Клянусь, что больше мне ничего не известно.
Но Ванго настаивал:
— Может, на острове что-то произошло — до этого или сразу после? Вы тогда ничего не заметили?
— Ничего.
— Пожалуйста, постарайтесь вспомнить.
— А что, по-твоему, должно было произойти?
— Что-нибудь, не знаю.
— Например?
— Что-нибудь необычное… несчастный случай…
— Нашествие кроликов? — пошутил Пиппо.
— Я все думал…
— Не знаю, я же сказал. Я ничего не знаю. Понятно?
Это было сказано таким резким тоном, что прозвучало неискренне. Они подошли к монастырской ограде.
Пиппо снова занялся своим делом: плеснул на пол крольчатника воды и начал его мыть.
— В то время в моей жизни вообще мало чего происходило, — сказал он, стараясь загладить свою грубость.
Они водворили в клетку новорожденных крольчат вместе с крольчихой. Пиппо осыпал бранью сначала одного ни в чем не повинного зверька, который лизал ему пальцы, потом другого, затаившегося у него в кармане в надежде, что его не заметят. В углу клетки он рассыпал принесенные с кухни очистки. Уже собравшись уходить, Пиппо вдруг замер и сказал, как бы размышляя вслух:
— Разве вот что… Кажется, это случилось в ту самую осень, когда умер Бартоломео.
— Кто это?
— Когда тебя нашли…
— Кто умер?
— Бартоломео. У парня в Санта-Марине была чудесная жена и три маленькие дочки. Его застрелили. Мне жена что-то об этом рассказывала.
Эта фраза сорвалась у него с языка нечаянно. Он осенил себя крестным знамением, словно произнес имя Вельзевула. Этот суеверный жест повторялся всякий раз, как он поминал жену.
— Что же она говорила?
— Да много чего.
И он снова перекрестился.
— О ком она только не болтала…
И Пиппо направился к монастырю.
— Но что она говорила о Бартоломео?
— Говорила, что он совершил дурное дело.
Пиппо колебался, решая, стоит ли вытаскивать на свет давнишние сплетни. Это могло накликать беду.
— Расскажите мне.
Пиппо вздохнул.
— Дурное дело, да еще вместе с бандой… А один из сообщников, должно быть, убил Бартоломео, чтобы зацапать его долю.
Ванго прикрыл рукой глаза от солнца, чтобы оно не мешало ему видеть друга.
— Значит, с бандой?
— Да, с бандой. Их было трое. Я уж и не помню, как звали остальных. Они хотели бежать за границу, а денег не было. Может, они ограбили бакалейную лавку. Во всяком случае, вряд ли они много заполучили…
— Они покинули остров?
— Бедняга Бартоломео погиб, но второй сразу же уехал в Америку. Прямо и непосредственно. Его имени я не знаю… А третий остался — ну, с этим верзилой ты знаком.
— Кто это?
— Похожий на зверя, здоровенный такой — да ты знаешь…
— Кто?
— Тот верзила, что уступил вам свой дом.
— Что?! — воскликнул Ванго, не веря своим ушам.
— Верзила с ослом.
— Мацетта?
— Ну да, Мацетта.
Ванго замер. Пиппо Троизи внимательно смотрел на него.
— Дай мне свое ружье, — коротко сказал Ванго.
27
Месть
Салина, кратер Поллары, на следующую ночь
Ванго прятался в кустах земляничника, прижимая ружье к груди. Он сидел метрах в пятидесяти от логова Мацетты. Даже осел не учуял его появления. Стояла кромешная темень, на небе ни луны, ни облаков. И ветра тоже не было.
В эту последнюю летнюю ночь время как будто остановилось.
Ванго не хотел идти к Мадемуазель, чтобы она подтвердила ему слова Пиппо. Он увидится с ней позже.
Она знала все, что произошло — от начала и до конца, — но не произнесла ни единого имени и потому не отвечает за то, что он сейчас совершит.
Это его собственная жизнь. Его месть.
Он даже не стыдился этого слова — месть.
Его учили, что надо подставить левую щеку, если тебя ударили по правой. Но здесь речь шла не о пощечине. А о двух невинных сердцах, изрешеченных пулями.
Это был вопрос жизни и смерти. Чисто механический выбор. Ванго был уверен, что это убийство поможет ему вдохнуть в своих родителей хоть искорку жизни.
А потом останется только найти главного злодея.
Мацетта.
Он присутствовал в самых ранних его воспоминаниях.
То силуэтом на гребне скалы, то тенью в своей берлоге, то чудищем, похожим на застывший поток лавы, в нескольких шагах от их дома. За долгие годы они не обменялись ни единым словом. Но Ванго знал, что каждый день их жизни в Полларе проходил под присмотром Мацетты.
Золотая монета, которая появлялась в новолуние и кормила их целый месяц, была его подарком. Шпалеры, чудом восстановленные после разрушительных бурь, были делом его рук. Как и скорпион, убитый в нескольких сантиметрах от лица пятилетнего Ванго, спавшего после обеда под фиговым деревом. Как и единственные виноградники на острове, не пораженные вредными насекомыми. Так же, как свежая соломка в продранной шляпе, которую Мадемуазель забывала как-нибудь вечером на дворе, а поутру находила подновленной. Все это совершалось словно по волшебству кем-то невидимым. Монета, скорпион, шпалеры, подновленная шляпа и многое другое… Ангелы-хранители не оставляют следов.
Но Ванго всегда видел за ними тень Мацетты.
А через три минуты он будет целиться в него из ружья.
Пригибаясь, Ванго дошел до каменной ограды, скрывавшей вход в логово, где Мацетта прожил почти двадцать лет. Он заметил, что там горит лампа. Старик, должно быть, перевел осла к себе, как он делал зимой.
— Выходи, Мацетта!
Ванго не хотел застать его врасплох.
— Это я, Ванго. Выходи, Мацетта!
Он уловил какое-то шевеление в полутьме.
— Я знаю, что ты здесь. Выходи. И все остальное про тебя я тоже знаю. А теперь вылезай.
Прошло несколько минут.
Из пещеры по-прежнему доносились странные звуки: царапанье по полу и вздохи.
— Я знаю, что ты сделал, Мацетта.
Ванго решил спуститься. Он подошел ко входу, наклонился и посмотрел вниз.
Первое, что он увидел, был труп осла. Его широкий кожаный хомут был черным от крови. А потом он увидел Мацетту, который лежал, раскинув руки и уткнувшись лицом в круп животного. Он был в агонии. Ванго бросился вниз и склонился над умирающим.
— Ма-а… зе…
Старик что-то бормотал.
— Она… Ма… зель…
Ванго наклонился ниже, прижал ухо к его губам.
— Ма-ад… зель.
Ванго бросился наверх с ружьем в руках.
Мадемуазель!
Он помчался к дому.
Колючки впивались ему в ноги, но он не чувствовал боли.
Ванго подбежал к дому со стороны невзрачного западного фасада с двумя окнами. Первое принадлежало большой комнате. Ни минуты не колеблясь, он зарядил ружье и прыгнул внутрь, разбив головой стекло. Упал на плиточный пол, вскочил на ноги и развернулся, держа ружье наготове.
Тишина и пустота ужаснули его.
Ночник возле очага мерцал совсем слабо. Непременная чашка на столе была раздавлена, разбита в пыль и напоминала горстку снега.