Андреа в этот момент держал в руках тяжелый том Треккани.[1] Он швырнул книгу в застекленную дверь, и стекло разлетелось на мелкие осколки. С грохотом захлопнув за собой дверь, Андреа выскочил из дома.
Вернулся он в полночь, принеся с собой торт-мороженое с ванилью и шоколадом. Если жена уже спит, решил Андреа, торт надо будет убрать в морозильник, но если Пенелопа еще не легла, он продекламирует свою неизменную покаянную молитву. Она его простит, и они отпразднуют окончание военных действий за кухонным столом, закусывая поцелуи примирения тортом.
Дом был погружен в тишину, дети спали.
Самсон, косматый бобтейл, лежавший в ногах кровати маленького Луки, встретил его равнодушным взглядом и тут же снова закрыл глаза. Пенелопа уснула в гостиной на диване. Во всяком случае ему показалось, что она спит. Андреа посмотрел на нее с некоторой долей нежности и подумал, что когда-нибудь настанет день, когда он перестанет доставлять ей все эти неприятности.
Его взгляд упал на дверную раму, и он вспомнил про разбитое стекло. Ничего страшного. Пенелопа позаботится, чтобы вставили новое. Андреа склонился над ней и погладил по щеке. Потом устало поплелся в спальню. В газете, где он работал ответственным редактором отдела досуга и развлечений, у него выдался трудный вечер. Все факсы заклинило, и самый важный материал от специального корреспондента из Лондона не пришел вовремя, поэтому ему самому пришлось сесть за компьютер и «слепить» головную статью в номер на основе архивных материалов и краткого пересказа по телефону.
Были и другие досадные мелочи, включая напыщенную рецензию на убогое телешоу, о котором его заставили отозваться положительно.
Андреа разделся, швырнул одежду в сторону и рухнул на кровать. Он попытался прочесть несколько страниц из биографии знаменитой певицы, которую ему надо было отрецензировать, но усталость одолела его. Засыпая, он успел подумать, что утром первым делом надо будет помириться с женой.
Проснулся он в одиннадцать. Потянулся, как кот, ощущая кожей приятное прикосновение тонких простыней. Он сразу подумал о Пенелопе, самом дорогом и близком существе в его жизни. Для Андреа не существовало женщины, способной сравниться с ней, его обожаемой женой. Без нее он не смог бы жить и дышать. Вот взять, к примеру, Стефанию – броскую, сексапильную красотку. Приятно было затащить ее в постель, она умела превращать секс в веселую и азартную игру. Но он никогда и ни за что не променял бы ее на свою любимую жену, пахнущую полевыми цветами и свежим хлебом. Гладкие ноги, щедрые бедра, грудь как у девочки-подростка, плоский и упругий, несмотря на три беременности, живот – вот что такое его Пенелопа. Она и вправду нравилась ему больше всех. Рот свежий, как долька мандарина, чарующие глаза с золотистыми искорками. Андреа любил в ней все: протяжный голос, пухленькие ручки, даже привычку грызть ногти. Запуская пальцы в ее каштановые, вечно как будто спутанные ветром волосы, обнимая ее крепкое и сладкое тело, он чувствовал себя хозяином всего мира. Она была утесом среди морской пучины, за который он цеплялся, и любая другая – пусть даже самая ослепительная красавица! – не смогла бы затмить его обожаемую Пепе. Стефания, как и другие случайные подружки, была для него не больше чем развлечением.
Так, стало быть, надо помириться как можно скорее. Хорошо, что детей нет дома: как и всегда по воскресеньям, они отправились в гости к родственникам с материнской стороны. Это ему на руку.
Андреа встал с постели, натянул халат, открыл балконную дверь и распахнул дверь спальни, но почему-то не услышал привычных звуков, составлявших для него музыку воскресенья. Андреа насторожила стоявшая в доме тишина. В голове у него зазвучали тревожные звоночки.
– Пепе, где ты? – крикнул он в надежде услышать голос жены, но ответа не получил.
Вместо того чтобы пройти в ванную и принять душ, Андреа в панике бросился в кухню.
Обычно к этому времени стол уже был накрыт: фруктовый салат, стаканчик свежего йогурта, ломти поджаренного хлеба, мед, душистый американский кофе. А за столом – Пенелопа с утренней газетой в руках. В это утро ничего подобного Андреа не увидел и замер на пороге, потому что открывшееся ему зрелище больше всего напоминало то, что остается после революционного переворота: грязные тарелки, пиалы с остатками молока и овсяных хлопьев, баночки из-под варенья без крышек, рассыпанный по столу сахар. Андреа в ужасе попятился.
– Пепе, где ты? – крикнул он еще раз, и голос у него истерически зазвенел, как у ребенка, потерявшего в толпе свою мать.
Ответом ему стало только жалобное поскуливание Самсона, который следовал за ним по пятам.
– Да что здесь сегодня происходит?
Встревоженный не на шутку, Андреа прошелся по дому, распахивая все двери. В гостиной царил полный хаос. Тот же беспорядок в комнатах детей, в ванных, в холле. Пенелопы нигде не было. Не может быть, чтобы она отправилась провожать детей в гости к кузенам, родственники всегда сами заезжали за ребятней. От испуга сердце Андреа часто забилось. Пенелопа не могла уйти без объяснений, оставив в доме такой разгром! Он вернулся в кухню и сразу же увидел на буфете конверт с надписью: «Для Андреа», прислоненный к настольным часам из голубого венского фарфора. Конверт был запечатан. У Андреа дрожала рука, когда он разрывал конверт и вынимал единственный листок, исписанный мелким аккуратным почерком жены.
Он прочел все до конца, потом без сил опустился на стул, чувствуя себя оглушенным, словно его крепко ударили по голове. Быть не может, чтобы это писала Пенелопа. Самсон, усевшийся у ног Андреа, не сводил с него глаз. Даже Чип и Чоп, волнистые попугайчики в клетке на подоконнике, вели себя подозрительно тихо. В этот момент он заметил еще одно послание, написанное мелком на грифельной доске, висевшей возле пузатого голубого холодильника: «Дорогие мои дети! Я решила на время уехать. Мне нужен отдых. Я скоро вернусь. Люблю, целую, обнимаю. Мама».
– Этого не может быть! – воскликнул Андреа и взглянул на пса так, словно ожидал от него ответа.
И тут он вспомнил слова, брошенные женой накануне: «На этот раз между нами все кончено».
– Она рехнулась, – пробормотал он в смятении, обращаясь к Самсону, ответившему ему широким зевком. – Одно дело угрожать, а совершать безумные поступки – это совсем другое. Ладно, сейчас я ей все выложу.
Он вернулся в гостиную, схватил телефонную трубку и набрал номер сотового телефона Пенелопы. Ему ответил механический голос оператора, предложивший перезвонить позже, так как «абонент временно недоступен». Он в сердцах пнул ногой ящик с газетами и журналами, взвыл от боли и выругался.
Хромая и еле волоча ноги, Андреа вернулся в кухню, открыл дверцу холодильника и взял бутылку минеральной воды. Наполнив стакан, он выпил воду большими глотками. Потом он схватил банку с сахарным песком и швырнул ее о буфет. Белые крупинки дождем посыпались на пол. Андреа был вне себя, а сорвать зло было не на ком.
Принять обвинения Пенелопы он не мог, а главное – никак не мог поверить, что она действительно его оставила. Он чувствовал себя несчастным и оскорбленным.
– Глаза бы мои ее не видели, – пробормотал он, скатал письмо жены в шарик и швырнул его подальше от себя. – Идиотка! Да что она себе позволяет? Выключила сотовый! Сейчас сяду в машину, возьму ее за шкирку и приволоку назад силой. Врежу ей, если понадобится, – живо придет в себя!
На последних словах Андреа перешел на крик. Самсон решил, что хозяин кричит на него, и зарычал, обнажая клыки.
– Заткнись! – приказал Андреа, отыскивая глазами место, куда закатилось письмо.
Найдя бумажный шарик, он поднял его, разгладил и вернулся в спальню. Это была единственная комната, где сохранился хотя бы относительный порядок. Андреа растянулся поверх покрывала, еще хранившего тепло, в котором он нежился совсем недавно, когда и понятия не имел о разразившейся над его головой катастрофе, и начал перечитывать письмо жены, вникая в каждое слово. Пенелопа нарисовала портрет никчемного мерзавца, в котором он себя не узнавал.