— Тебе уже есть, о чем написать первую главу, мой король! — сказала я, поднимаясь. — Но берегись! Я позволяю тебе исправлять мою речь, но запрещаю воровать подробности секса или бряцать метафорами там, где нужно называть влагалище своим именем…
— Недвусмысленный язык рискует показаться нарочитым, и результат может получиться вульгарным.
— Ах! Я узнаю плутовство мужчин и их ложную добродетель!
Он приподнялся на кровати, чтобы завладеть моими грудями. Я высвободилась.
— Я вернусь завтра после полуночи, как всегда. Смотри, чтобы никто не ходил возле твоего дома.
На самом деле меня зовут не Зобида. Я придумала себе это имя, приехав в Зебиб, возможно, вдохновившись его первой буквой, чтобы фонетическая связь помогла смягчить мое существование в этой забытой Богом дыре. Действительно, что за идея — приехать жить в местечко на крайнем западе, не знающем ни морской соли, ни аромата весны и осени! Зебиб, подвешенный между горами и долинами, посередине между землей и Богом, которого жители прославляют в мечетях, но оскорбляют на ложе, публично боятся, но тайно обворовывают!
Верно, что я совершила ошибку, признавшись, что я уроженка племени улед-майл — берберов, живущих на высокогорных плато. Я не знала, какое отвращение местные испытывают к кабильцам, считая их отступниками и горными обезьянами. Еще меньше я знала об их убеждении, что мир появился вместе с арабами, а то, что этому предшествовало, было только a'dam, ничто, в широком смысле — бесформенное вещество, отсутствие бытия, зияние, черная дыра, заколдованная бездна. Грязь, как сказала бы моя внучатая племянница Бадра, — первое слово, которое она произнесла в год, то есть последний раз, когда я ее видела, теперь уже десять лет назад.
В действительности все жители Зебиба называют себя потомками Пророка. Они добрались от его чресл до наших дней безопасным путем, на их коже стоит печать «араб» — единственная марка, которая заслуживает уважения, и это доказывают сундуки, которые они со смешными церемониями открывают перед вашим носом — почувствуйте мускус Аравии, испарения амбры и шепот шелка! Из этих сундуков они извлекают листы, обесцвеченные временем или ложью, я не знаю, и показывают их с гордостью — посмотрите, прочитайте этот документ, посыпанный золотом! — восхищаются они, прослеживая линии генеалогических древ, чьи ветви провисают под весом воображаемых связей. Они вынуждают эти ветви подняться к некому двоюродному брату, правнучке или племяннику Пророка, да благословит его Бог! Я никогда не видела нашего Пророка, но уверена, что у него нет ничего общего с этими крестьянами — с печатью вырождения на лицах, волосами, как шерстяные перчатки, мутными черными глазами — настоящие обезьяны из долин!
Несмотря на мое неудачное происхождение из берберов, я заработала себе хорошую репутацию. Меня называют доброй, любезной и немного чародейкой из-за моих внезапных исчезновений. Я их не отрицаю. Эти слухи — ветви, которые скрывают мое прошлое и защищают меня от тех дней, когда я так страдала из-за мужа! Я скрываю и ночи любви в объятиях мужчин, которых не буду перечислять! Им принадлежит моя признательность, им, кто пристрастил меня к удовольствию и вернул желание жить. Я решила, что ты будешь последним среди них, Али, не потому, что у тебя длинный и чувствительный член, но потому, в особенности, что у тебя красивая речь, а умелым авторам принадлежит привилегия завершать судьбы.
Конечно, я не молода, но никто не даст мне моего возраста. Без сомнения, это потому, что я не рожала. Ни муж, ни любовники не сделали мне детей. Я не знаю, моя ли это вина или их. Так захотел Бог. Мое чрево тоже, это точно.
В Зебибе статус вдовы приносил мне уважение, которое оказывают Добродетельным. Как будто пояс целомудрия автоматически дает корону святого! В этом прогнившем бледе воздержание от секса было непременным условием, чтобы войти в сообщество мужчин. Через несколько месяцев мне позволили выполнять обязанности кади[1]. Я давала советы матерям, оказавшемся в затруднительном положении, грозно клеймила девушек и юношей, которые не имели права перечить мне хоть в чем-то; бежала на зов отцов, которые требовали моего мнения в отношении браков, иногда — финансовых тяжб. Больше никто не колебался, приглашая меня в свою жизнь, куда я входила с легкостью хозяйки; мне стали знакомы горести и радости жителей Зебиба, ведь я руководила их браками и разводами.
Вот почему однажды я оказалась у Омранов. За мной послали на заре, и мне показалось, что я пришла посреди похорон. Отец гневался, стоя перед домом, под еще не просветлевшим небом: «Шлюхи, все шлюхи!» — начиная с «нее», матери его детей, «чтобы Бог раздробил ей кости». «Пять дочерей, которых она принесла тихо, как корова! — кричал он. — В любом случае шлюха может родить только шлюх!» Его гнев рос, и наследникам тоже досталось: «Сукины дети, дающие взаймы собственную задницу, жалкие обманщики, племя сводников и выродков. Как еще это могло случиться!»
Я знала, какие оскорбления приняты у жителей Зебиба и их обычный гнев. Я обошла отца и направилась во дворик. Старшая из дочерей плакала навзрыд.
— Что произошло? — спросила я у Ашаман.
— У Лейлы не пошла кровь…
— Она была девственницей, ради Бога!
— И теперь все в этом сомневаются.
— Тарек, должно быть, плохо взялся за дело. Еще один девственник, вот и все!
— Я ничего об этом не знаю. Кроме того, что новые родственники моей сестры прогнали ее ударами туфель.
Нет нужды описывать сцену, обычную для Зебиба. Лейле пришлось вернуться домой, с приданым, нагруженным на четыре добрых руки, без единого сочувственного взгляда или возгласа. Исчезли песни, всадники и ружейные выстрелы. Осталась только луна, безмолвный свидетель в багряном зареве, и стыд.
— Заходи, — сказала Ашаман, проведя меня в одну из трех комнат, из которых состоял их дом.
Я села напротив Лейлы. Девушка, еще не отойдя от шока, казалось, не осознавала, что происходит вокруг нее. Блуждая взглядом, она повторяла:
— Я… ничего не сделала… Это не я! Крики, крики… Ругань. Они были в ярости. Все за дверью…
Я взяла ее руку. Она продолжала, не замечая моего присутствия:
— Простыня, простыня! Все время одно и то же слово. Он говорил — идет, идет. Но, во имя Бога! Нужно попробовать еще. Мы попробовали… Они кричали: придите за вашей дочерью… С ней не все ладно… Грязная шлюха, что ты сделала с моим братом… Они сказали…
— Лейла, успокойся. Не волнуйся.
Я попросила капельку померанцевого настоя и заставила Лейлу его выпить.
Она повторила, на этот раз тише:
— Я не понимаю. Я никогда не подходила к мужчине, тетя. Я правильная.
— Никто не винит тебя, моя дорогая. Опиши мне, как это произошло.
— Я последовала всем вашим советам. Я подготовилась, прежде чем он вошел. Я положила белое белье между ягодицами для крови. Он попросил меня лечь, и я легла. Я услышала, как он читает аяты Корана. Он дал мне три миндальных пирожных. Он положил две подушки мне под поясницу и лег на меня. Я слышала, как поют девушки, а парни стучат в дверь.
Она умолкла, погрузившись в еще свежие воспоминания.
— Продолжай.
— Тарек напрасно…
Она покраснела.
— Не стыдись, девочка моя, теперь, познав мужчину, ты можешь спокойно говорить об этих вещах.
— Он напрасно ласкал меня, ничего не происходило. Он сказал: «Нужно, чтобы они прекратили шуметь за дверью». А я думала только о белой простыне, на которой должно остаться алое пятно — доказательство моей девственности. Часом позже все еще ничего не происходило, его член увял, и я его больше не чувствовала. Он сказал: «Я не понимаю, что с тобой такое?» Я не ответила, не зная, что сказать. Затем он закричал: «Вот! Идет! Я снова становлюсь мужчиной!» Он поднялся на меня и начал снова. Я была измотана, он искал дорогу уже три часа, и я захотела его оттолкнуть. Он разозлился и сказал, что это я его сглазила, и если я отказываюсь, значит, мне есть в чем себя упрекнуть…