— Конечно! Только не будь слишком вялой или слишком агрессивной. Пусть твои члены следуют за ним мягко, как будто по природной склонности. Не ожидай приказаний и предложений, чтобы поменять позицию. Опережай его желания и фантазии. Согласуй ваши движения, пусть ваши тела движутся вместе. Добейся взаимности, приближайся к нему, но следи, чтобы ваши органы соприкасались. Веди его, не показывая этого. Подчиняйся, не подавая виду. Покажи, что все умеешь, но как будто по наитию, будь изысканна, не пренебрегай возбуждающим эффектом движений и слов. Играй голосом, изобрази расслабленность, затем призывное мурлыканье. Пусть твой рот будет ненасытным, а взгляд томным. Не стыдись плакать, стонать, вздыхать, двигаться, сопеть, шептать, напрягать влагалище и все время увлажняй его член своей слюной, это помогает любовникам приспособиться друг к другу, поверь мне. В общем, предавайся пороку как будто ненароком и будь раскрепощенной, но не распутной. Но не забывай: делай все в согласии с твоим любовником, ибо мужчина, слишком слабый, несет на себе отпечаток морали и может быть встревожен.
— Шушана сказала, что мужчины возбуждаются, слыша грубые слова…
— Ты можешь позволить себе некоторые непристойности, но только если они будут грубыми, в то же время не будучи таковыми! Достаточно будет притвориться, что повторяешь слова своего партнера или то, что он просит тебя сказать. Каждый раз прибавляя к ним что-нибудь свое. В любом случае, когда ты окажешься в раю, то уже не будешь сознавать, что говоришь, и невольно произнесешь то, что будешь отрицать часом позже. Это тоже хорошо. Ибо нужно следить за тем, чтобы эти слова были оставлены для постели и запрещены где-либо еще. Вне ложа они портятся, как фрукты без кожуры, и становятся едкими. Ты также будешь следить за тем, чтобы сохранить интимность любви и говорить о ней изысканно, полунамеками, никогда не обсуждать открыто и не шутить. Удовольствие ценит тайну и не выносит небрежного обращения.
— Научите меня нескольким непристойностям!
— Сейчас не время. Начни с нежных слов. Что до пикантностей, ты еще нагонишь упущенное!
Задумавшись, Лейла потянулась:
— Тетя, кто извлекает больше выгоды из любви?
— Конечно, женщины! Когда они горячи и влюблены, когда они умеют ценить член, который трудится ради них, и наполнить свой колодец ликованием до изнеможения. Ты когда-нибудь видела, чтобы от любви мужчина упал в обморок? А с женщинами это бывает!
Лейла не спала ночью. Но у молодости есть свои достоинства, ибо утром моя подопечная была свежа как роза, без пятнышка или складки на коже. Я одела ее в шелковую джеллабу, обвязала ее талию платками, соединенными на манер пояса, и тщательно причесала ее локоны, спускавшиеся до ягодиц. Она не сопротивлялась, счастливая и одновременно взволнованная.
Церемония прошла в доме торговца коврами в присутствии двух обязательных свидетелей и имама. Пока мы с Лейлой ждали по соседству, как того требует традиция, Амир — который не знал о цене, заплаченной за его временный брак, — слушал, как имам прочитал фатиху, поднес руку к сердцу, чтобы поблагодарить свидетелей, и поцеловал торговца в лоб.
По сигналу последнего я украдкой вышла из лавки, и, когда зашуршали занавески, я посмотрела на прохожих, говоря себе, что они не догадывались о том, что происходило внутри.
Я ушла вместе со стариком. Он шел впереди, а я следовала за ним, укрытая вуалью. Я наблюдала за его круглой спиной, тяжелой походкой, шароварами, которые подметали мостовую, и туфлями с золотыми кистями. Носить детские туфли в восемьдесят шесть лет — это по меньшей мере неприлично! Как и любое горе, старость невыносима для мужчин. Они не смиряются с ней даже в двух шагах от смерти. И потом, какой урон она им наносит! У женщин, по крайней мере, есть уловки, вуаль, карандаш для бровей, который поддерживает огонь во взгляде. «А ты?» — спросил меня внутренний голос. Мысль о моей собственной старости, дряхлой и неуклюжей Зобиде, мертвом и похороненном между бедер влагалище чуть не испортила мне настроение. Я ускорила шаг и задумалась о другом.
Мы долго ходили по улочкам медины. Время от времени торговец останавливался, чтобы отдышаться, и, когда я догоняла его, он бросал мне одну-две фразы о том месте, где мы находились, людях, которые его посещали, как эта женщина, которая прошла мимо нас и вслед которой плевали люди. Муж так ее бил, что в итоге женщина потеряла голову, утверждал торговец. Она бродила днем и ночью, спала в хаммамах и руинах, иногда на могилах. Часто ее там находили мужчины. Старик утверждал, что это был лучший способ излечить ее от безумия, как еще недавно святые заделывали бреши в тонущих кораблях.
Я слушала, думая одновременно о первом браке, который мог и меня довести до безумия, и о браке Лейлы, который совершался в этот момент. Ради бога, пусть она вспомнит все мои советы! Пусть она не противится! Пусть она откроется, как цветок росе!
Заря незаметно осветила медину, но ночь все еще правила, и непрекращающийся шум заставлял поверить, что эти места навсегда принадлежат ей. Мы ускорили шаг, направляясь к лавке.
Когда я толкнула дверь, Лейла бросилась ко мне и, плача, прижалась к груди. Меня охватила паника при мысли, что он не смог ее открыть.
— Только не говори мне, что…
— Это слезы радости, тетя.
Я подняла глаза. В углу комнаты плакал поэт.
Я никогда не видела, чтобы мужчина плакал. Для этого нужен был поэт.
Сабия осталась далеко позади нас, и дюны, которые ее окружали, исчезали одна за другой. Появились редкие зеленые растения, ростки тимьяна и розмарина, вскоре и оливковые деревья, поля томатов, и пейзаж позеленел как по волшебству.
Мы покинули оазис две недели назад и дошли до подступов к Зебибу. Я была довольна, считая, что выполнила свою миссию, и возвращалась в деревню с другой Лейлой. Перспектива оказаться дома, снова насладиться радостью одиночества и свободной любовью уже приносила мне удовлетворение.
По-другому дело обстояло с молодой возлюбленной, которая не переставала плакать и стонать на протяжении всего пути, все время оборачиваясь туда, где она оставила своего любовника. Прощание было тяжелым, и мне пришлось прервать их объятия и повысить голос, чтобы они прекратили плакать. Молодая женщина пригрозила, что не уйдет, утверждая, что не может покинуть поэта, потом она утешилась, пообещав себе вновь увидеть своего любовника, прежде чем прийти в себя, вспомнив об оскорбленном муже, отшельнике-отце и снова о поэте.
Я долго пыталась ее успокоить, напоминая ей об ожидании и надеждах ее семьи, как и о моем долге — вернуть ее домой. Она ничего не хотела слушать. И вот она начала рыдать снова.
У меня оставалось только одно средство, чтобы заставить ее забыть эту историю, по крайней мере на время, — сказать ей правду. Но как за это взяться? С чего начать? И поможет ли это?
Нет, Али, не торопись. Я ничего не сказала Лейле. Не позволяй своему перу опережать мой рассказ, ибо оно солжет. Я отказалась посвящать молодую женщину в свою тайну, хотя ничто не мешало мне это сделать. Однако я представила эту сцену очень четко, включая реплики и жесты, и она могла бы выглядеть так…
Когда мы были на полдороге к Зебибу, сидя на муле, которого нам отдал поэт, я обняла Лейлу за талию и воспользовалась тем, что она была повернута ко мне спиной, чтобы объявить:
— Лейла, мне надо доверить тебе тайну.
Я, должно быть, говорила совершенно чужим голосом, ибо она обернулась, и я увидела, как в ее взгляде скользнуло удивление, как будто облако по небу.
— Какую тайну?
Я начала без прикрас:
— Знай, девочка моя, что Зобиды не существует.
— Как это?
Она так резко дернулась, что мне пришлось обеими руками удерживать ее на спине осла.
— Но?..
— В деревне была Зобида, это верно, но никто никогда не знал, куда она уехала и жива ли еще.
— Тогда кто меня закрыл?
— Я.
Лейла так резко дернулась, что мул испугался и чуть не сбросил нас на землю. Я ударила его по бокам, чтобы животное продолжало идти вперед, и сильнее прижала к себе Лейлу, удерживая ее в той единственной позе, что позволяла мне смягчить мои слова и ее реакцию.