— И что ты осквернила себя с другим… известная песня.
Лейла закрыла лицо руками и заплакала:
— «Будь проклята вся твоя семья!» Только это я слышала от его сестер, которые толкали меня к двери.
— А твой муж?
— Он пытался меня защитить. Они ответили, что это женское дело. Маленькие кричали вместе с большими: «Оставь ее, это шлюха, она не девственница!»
— Успокой меня, — потребовала Ашаман, садясь на колени перед своей сестрой. — Ты никогда не знала…
— Как бы я это сделала, никогда не покидая дома? Ты это знаешь! — оборвала молодая супруга, вымещая злость на бедрах, расцарапав их до крови.
Я смотрела, как Ашаман взяла руки Лейлы в свои, думая о своей собственной брачной ночи. Со старым Садеком, под которого меня положили осенней ночью, а я даже по-настоящему не знала, кто он. Такой вот брак-сюрприз. Я слишком много бегала по полям и не слушала женских советов. Мне хотелось дернуть бородку этого Садека, просто чтобы посмеяться. Но он достал свой член. И мне пришлось бороться. Так сильно и удачно, что его мать держала меня и закрыла мне рот руками, чтобы позволить ему покрыть меня, как это делают животные, но с меньшей нежностью.
Я наблюдала за лицом Лейлы. Идеальный овал, глаза газели и шелковая кожа. Однако я сомневалась, что девушка сознавала свою красоту. Могло ли быть иначе у крестьян, скупых на комплименты, как их диалект на нежные слова! Один ты, Али, продолжаешь считать, что Зебиб когда-то был сердцем империи и владел сотней имен любви, пятью сотнями, чтобы описать ягодицы — столько же, чтобы превознести роскошный круп, — метафорами, которыми можно было наполнить словари и бессчетное число сочинений, которые у нас украли крестоносцы, чтобы ухаживать за своими красавицами.
Я должна была сама убедиться! Ожидая, я укрепилась в уверенности, что Лейла воспитывалась со своими четырьмя сестрами, никогда не слыша похвал своей внешности и не зная всего того, что существовало в ее теле… Ее тело? Что это, тело? Пища для червей, повторяла Фатима, ее мать, самое большее — ложе для мужчины, хорошо набитый матрас, на котором самец может спать или испускать сперму, по своему желанию. Женское тело не для женщин, добавляла мать, это собственность их мужа. Конечно, Лейла усвоила материнские советы. Без сомнения, она не рассматривала свое тело, просто не имела на это времени, разрываясь с утра до вечера между печками, колодцем и птичьим двором. Она только знала, как и все девственницы Зебиба, что мужчины живут на другой планете, но все же они существуют… если не хочешь навсегда остаться в семье и навечно похоронить себя в тени отцовских усов. Кстати, я вспомнила смерть матери Лейлы — нелепый случай. Фатима провела всю жизнь в четырех стенах, выходя только для того, чтобы покричать на свадьбе или проронить три слезы над умершим. За исключением этих случаев она никогда не выходила на улицу и пострадала от обычной под нашим небом немощи — непривычки переставлять ноги. Это и погубило ее однажды утром: в двух шагах от дома, споткнувшись, она умерла.
Я все еще рассматривала прекрасное лицо, когда Ашаман нарушила молчание, приказав:
— Позволь тете Зобиде проверить.
Малышка бросила на меня взгляд, в котором я не смогла отличить надежду от ужаса. Она встала, подняла платье и медленно опустила трусики. Я попросила ее развести ноги. Она подчинилась. Я раскрыла лепестки вульвы и осмотрела ее. Она закрыла глаза. Ее оболочки были белыми — знак того, что семя мужчины никогда туда не изливалось. Только внешние, потревоженные, стенки окрасились в гранатовый цвет. Я ввела палец глубже. Ее дырочка была стянута, как в день ее рождения. Я произнесла свой вердикт:
— В Лейлу никогда не входил мужчина, я в этом уверена. Ее влагалище нетронуто.
Мои слова, казалось, не успокоили девушку. Она ответила:
— Может, я и девственница, но моя жизнь разрушена! Моя жизнь разрушена! Я больше ни на что не гожусь.
Я попыталась ее утешить, затем собралась уходить, когда Ашаман вскричала:
— Я знаю!
— Что ты знаешь?
— Это из-за мамы.
— Про мертвых вспоминают только хорошее.
— Точно, она закрыла ее, как и нас всех, когда мы созрели.
— Как? — спросила малышка, широко раскрыв глаза. — Что сделала мама?
Ашаман не обратила внимания на сестру. Приподняв брови, поднеся руку к подбородку, разговаривая со своей покойной матерью, она прошептала:
— Мама, ты забыла ее открыть перед браком!
— Что она сделала? — снова спросила Лейла.
— Нам нужно просто раскрыть ее, — продолжала Ашаман, не отвечая на вопросы сестры.
У меня внезапно явилась идея. Я не подала виду и сказала старшей сестре:
— Конечно. Но ты знаешь, что малышку может раскрыть только та, кто ее закрыл. Это она должна произнести формулу.
— Правильно! — воскликнула Ашаман, снова хлопая себя по щеке. — Кто закрыл Лейлу? Великий Боже! Кто закрыл Лейлу?
Я едва удерживалась от смеха, смотря, как худенькая Ашаман ходила туда-сюда по дворику в развевающемся желтом брачном кафтане. Ее озадаченное лицо исказилось, она била себя ладонью по щеке, повторяя:
— Кто закрыл Лейлу? Кто закрыл Лейлу?
Потом спохватилась:
— Я дурочка! Мама должна была обратиться к Зобиде. Это она закрыла моих сестер и меня.
— Вы? — спросила Лейла, изумленно смотря на меня. — Что вы сделали?
— Нет, глупая, — ответила Ашаман, — это не тетя. Это Зобида из Васаха.
Я повернулась к Лейле:
— А ты помнишь ту, кто тебя закрыл?
— Я вообще не понимаю, о чем вы говорите, и никто мне ничего не объясняет! Ах, если бы мама была жива!
И она снова начала плакать.
— Нужно найти Зобиду! — воинственно заявила Ашаман. И продолжила: — Этим же вечером, обязательно! Нужно спасти честь Лейлы!
Мы дождались наступления следующей ночи, чтобы пересечь деревню. Укутавшись, мы нервно шагали под лай собак, а луна насмешливо улыбалась нам с неба.
Я без особой уверенности следовала за Ашаман, которая спешила вперед в своей чадре, рассказывая мне о своих страхах:
— Все те, кто никогда не любил мою семью, обрадуются возможности оболгать нас, начиная с моих своячениц!
— Замолчи, у ночи есть уши.
Ашаман не обращала внимания на мои советы:
— После скандала я видела самую молодую из них. Она поторопилась избавиться от хны, которую делила с Лейлой, потому что боялась разделить ее участь!
Мы шли вдоль русла. Влага покинула его, оставив одни лишь камни да колючки.
Увидев другой берег, Ашаман прижала чадру к лицу, и половину ее слов приглушала ткань:
— Негодяйки!.. Мерзавки! и мать Тарека… порочит нашу репутацию… за кого она себя принимает? Кто ее сын? Она считает, наверно, что это пророк Иосиф или калиф Аравии! Бедный секретарь, прислужник!.. Если он и там справляется как… в постели, это не вина моей сестры!
Южный берег хаотично расстилался перед нами, растерзанный скопищем хижин, погруженных в настороженную тишину. Только несколько огней освещали хижины с земляным полом, склады зерна, где бродили покорные курицы и бесхвостые петухи. Шатались мужские тени, вытянув вперед руки и ища в темноте свой дом.
Ты знаешь это, как и я, Али.В Васахе живут самые бедные, отбросы общества, читающие по кофейной гуще, похитители мулов, безработные, проститутки, все, кого Бог втолкнул туда, где сожительствуют порок и неустроенность, куда Зебиб выбрасывает грязь и болезни, страхи и смутьянов, где сеет и пожинает самые ужасные происшествия. Только жандармы рискуют соваться в эту кучу мусора на свой страх и риск, некоторые игроки в мезуари сутенеры, собирающие с проституток налог пропорционально их прелестям, иногда возрасту, почему не форме влагалища, в конце концов! Именно сюда пробирается по вечерам знать Зебиба, которая считает себя защитниками нашей чести днем и забывает ее ночью между бедрами проституток. Муж Ашаман, к примеру. Я знаю, что ей об этом не известно. Я не собиралась ей говорить, и, в любом случае, она, даже если бы знала, притворилась бы, что ничего не видит. Возможно, она стремилась восстановить репутацию своей сестры из страха, что ее собственная будет разрушена членом ее мужа.