Jetzt tauchten Soldaten der Kommandantur und Polizisten auf, hinter irgendeinem Bergvorsprung erschien eine Gruppe Menschen.
„Er war es“, sagte einer der Hinzugetretenen und verwies auf eine zitternde Figur. Der Leutnant erkannte in ihr den Friseur.
„Laßt ihn los.”
JUNGE WELT Nr. 154
Фрагмент моего рассказа “Das Gerucht” (“Слух”), написанного по материалам моего комендантства в селе Хейероде. Рассказ был опубликован в молодежной газете бывшей ГДР “Junge Welt“ и послужил основой для моего вызова в Райком партии и запрещении моей переписки с Лизой, которая в то время уже жила в Западной Германии.
– Вот и хорошо. Больше у меня к вам вопросов нет.
Для меня тоже оказался большой новостью тот факт, что Лиза жила в ФРГ, но, несмотря на это, я понял, что кому-то не понравилась моя переписка с девушкой-немкой, проживающей в Западной Германии, которой я могу сообщить секретные сведения, например, с помощью какого-нибудь особого шифра через распространяемую легально в ФРГ газету “Junge Welt”, в которой напечатан мой рассказ. И этот кто-то решил на всякий случай прихлопнуть нашу переписку. Я думаю, и, пожалуй, это на самом деле так, что этот вежливый запрет на мою переписку с немецкой девушкой – есть еще самая безобидная кара, а ведь все могло бы быть иначе и значительно хуже и трагичнее.
За десять лет переписки, с 1946 и по 1956 год, я написал Лизе не менее полсотни писем, а она мне и того больше, но сохранилось только 17 ее писем и несколько фотокарточек, которые я храню как зеницу ока. Последнее прощальное письмо Лизы было соткано из одних только чувств и эмоций. В нем не было ни одного бита информации о ее семье, братьях и сестрах, о жизни ее родного села. Жгучая тоска, горячая любовь, бессилие перед жестокой судьбой, неотвратимость происходящих событий – все это смешалось в ее сумбурных фразах и строках. Письмо это не сохранилось, но я помню его буквально слово в слово и привожу сейчас небольшую из него выдержку:
"…Я понимаю тебя и не осуждаю, ведь мы не давали обета безбрачия, но обещались только любить друг друга до последних дней своих. Хочу и желаю, чтобы ты был счастлив, чтобы твоя новая жена (Боже мой, какое слово!) любила тебя так же, как я люблю тебя, ведь ты этого заслуживаешь. Ваниляйн, мой Ваниляйн! В эти последние для меня трагические минуты я хочу тебе сказать, что я буду любить тебя и ждать тебя всю свою жизнь. Знай это! А теперь прощай… прощай… прощай… Лиза".
Скажите, кого не тронут и не взволнуют эти слова, идущие из самой глубины души, несущие в себе всю гамму человеческих чувств, любви и мучительной боли за потерю самого дорого, что мы имели и чем мы жили все эти годы? Между нею и мной разверзлась огромная непреодолимая пропасть, и мы оба поняли, что все наши мечты и надежды рухнули, и никто и ничто нас больше не спасет, и никто и ничто нам больше не поможет. Я долго стоял на Главпочтамте у окна “До востребования” и не в силах был сделать первый шаг своего вынужденного предательства.
За свою долгую жизнь я был дважды женат и, несмотря на пожелание Лизы, так и не нашел своего счастья в семейной жизни. От первой жены я ушел сам с небольшим чемоданчиком в руках и объявился в Красноярске. Вторая жена сама выставила меня из семьи без моего согласия. С 1972 года я живу один в однокомнатной квартире-хрущевке, как старый медведь в берлоге. Мои дети, а их трое, кажется, уважают и любят меня, но согреть мое отрешенное, зачерствевшее сердце уже не может никто. Я возобновил сотрудничество с немецкой газетой “Junge Welt", написал и напечатал в ней много статей из богатой на события жизни нашего края и Сибири вообще. Тайно я надеялся, что может быть, Лиза однажды наткнется на мои заметки и как-нибудь даст о себе знать. Но, увы! Этого не произошло. Несколько лет я переписывался с заместителем бургомистра Хейероде Теодором Юнкер. Он аккуратно писал мне большие письма о жизни и событиях в селе, прислал мне план Хейероде и книгу по ее истории, которая оказалась для меня очень ценной. Местный школьный учитель русского языка Инго Шадеберг писал мне письма по-русски. Он-то и сообщил мне, что в школе имени Гете работает учительницей дочь Анны Хольбайн Инга, та самая, с которой я играл, когда она была еще маленькой девочкой. Через Шадеберга она сообщила, что ее мать Анна умерла еще в 1974 году и прислала мне фотографию себя и матери Анны, снятую в 1945 году, когда я еще был в Хейероде и которая помещена в этой книге в начале главы 1.
Но никто из моих почтовых корреспондентов, как сговорились, ни одним словом не обмолвился о судьбе Лизы или ее родственников, о чем я так страстно хотел знать. Писать напрямую в семью Вальдхельм я не решался, считая, что Лиза давно замужем и мое неожиданное воскрешение из прошлого не принесет ей ничего, кроме лишних неприятностей. А этого я допустить не мог. Я был также уверен, что и она по той же самой причине не хотела вмешиваться в мою личную жизнь, так же считала, что я живу в благополучной семье. Так или иначе, с обеих сторон не было попыток найти друг друга.