Миссирилли спешил связать себя этими словами: мужество его ослабевало.
– На свою беду, – воскликнул он, – я люблю тебя больше жизни, и покинуть Рим для меня страшнее пытки! Ах, зачем Италия еще не избавлена от варваров! С какой радостью я уехал бы с тобою в Америку!
Ванина вся похолодела. Ее руку отвергли! Гордость ее была уязвлена. Но через минуту она бросилась в объятия Миссирилли.
– Никогда еще ты не был мне так дорог! – воскликнула она. – Да, я твоя навеки… Милый мой деревенский лекарь, ты велик, как наши древние римляне!
Все заботы о будущем, все унылые мысли о благоразумии позабылись. Это было мгновение чистой любви. И когда они уже были в состоянии говорить рассудительно, Ванина сказала:
– Я приеду в Романью почти одновременно с тобою. Я прикажу прописать мне лечение на водах в Поретто. Остановлюсь я в нашем замке Сан-Николо́, близ Форли…
– И там жизнь моя соединится с твоею! – воскликнул Миссирилли.
– Отныне мой удел на все дерзать, – со вздохом сказала Ванина. – Я погублю свою честь ради тебя, но все равно… Будешь ли ты любить опозоренную девушку?
– Разве ты не жена мне? – воскликнул Миссирилли. – Обожаемая жена! Я вечно буду тебя любить и сумею постоять за тебя.
Ванине нужно было ехать в гости. Едва Миссирилли остался один, как его поведение показалось ему варварским. «Что такое родина? – спрашивал он себя. – Ведь это не какое-нибудь живое существо, к которому мы обязаны питать признательность за благодеяния и которое станет несчастным и будет проклинать нас, если мы изменим ему. Нет, родина и свобода – это как мой плащ: полезная одежда, которую я должен купить, если только не получил ее в наследство от отца. В сущности, я люблю родину и свободу потому, что они мне полезны. А если они мне не нужны, если они для меня как теплый плащ в летнюю жару, зачем мне покупать их, да еще за столь дорогую цену? Ванина так хороша и так необычайна! За ней будут ухаживать, она позабудет меня. У какой женщины бывает в жизни только один возлюбленный? Как гражданин, я презираю всех этих римских князей, но у них столько преимуществ передо мною! Они, должно быть, неотразимы! Да, если я уйду, она позабудет меня, и я навсегда ее потеряю».
Ночью Ванина пришла навестить его. Пьетро рассказал ей о своих колебаниях и о том, как под влиянием любви к ней в душе его возник странный спор о великом слове родина. Ванина ликовала.
«Если ему придется выбирать между мной и родиной, – думала она, – он отдаст предпочтение мне».
На соседней колокольне пробило три часа. Настала минута последнего прощания. Пьетро вырвался из объятий своей подруги. Он уже стал спускаться по лестнице, как вдруг Ванина, сдерживая слезы, сказала ему с улыбкой:
– Послушай, если бы во время твоей болезни о тебе заботилась какая-нибудь деревенская женщина, разве ты ничем не отблагодарил бы ее? Разве не постарался бы заплатить ей? Будущее так неверно! Ты уходишь, в пути вокруг тебя будет столько врагов! Подари мне три дня, заплати мне за мои заботы, как будто я бедная крестьянка.
Миссирилли остался. Наконец он покинул Рим и благодаря паспорту, купленному в иностранном посольстве, достиг родительского дома. Это была для семьи великая радость: его уже считали умершим. Друзья хотели отпраздновать его благополучное возвращение, убив двух-трех карабинеров (так в Панской области называются жандармы).
– Не будем без крайней нужды убивать итальянцев, умеющих владеть оружием, – возразил им Миссирилли. – Наша родина не остров, как счастливица Англия; чтобы сопротивляться вторжению европейских монархов, нам понадобятся солдаты.
Спустя некоторое время Миссирилли, спасаясь от погони, убил двух карабинеров из пистолетов, подаренных ему Ваниной. За его голову назначили награду.
Ванина все не приезжала в Романью. Миссирилли решил, что он забыт. Самолюбие его было задето; он часто думал теперь о том, что разница в общественном положении воздвигла преграду между ним и его возлюбленной. Однажды, в минуту горьких сожалений о былом счастье, ему пришло в голову вернуться в Рим, узнать, что делает Ванина. Эта сумасбродная мысль едва не взяла верх над сознанием долга, но вдруг как-то в сумерки церковный колокол зазвонил в горах к вечерне, и так странно, будто на звонаря напала рассеянность. Это был сигнал к собранию венты, в которую Миссирилли вступил, лишь только вернулся в Романью. В ту же ночь все карбонарии встретились в лесу, в обители двух отшельников. Оба они спали крепким сном под действием опиума и даже не подозревали, для каких целей воспользовались их хижиной. Миссирилли пришел очень грустный, и тут ему сказали, что глава венты арестован и что своим новым главой карбонарии решили избрать его, Пьетро, двадцатилетнего юношу, хотя среди них были и пятидесятилетние старики, люди, участвовавшие в заговорах со времен похода Мюрата в 1815 году. Принимая эту нежданную честь, Пьетро почувствовал, как забилось у него сердце. Лишь только он остался один, он принял решение не думать больше о молодой римлянке, так скоро забывшей его, и все свои помыслы отдать долгу освобождения Италии от варваров[1].
1
Liberar L’Italia dei barbari – боевой клич Петрарки в 1350 г., повторенный затем Юлием II, Макиавелли и графом Альфьери.