Псины залаяли и устремились туда. Люц заметила, как в лунном свете, выглянувшем из-за тучи, сверкнули между деревьев их чёрные лоснящиеся шкуры.
Собаки притихли, вынюхивая на земле след и тихо ворчливо огрызаясь.
Люц затаила дыхание, прячась в густой листве кроны.
Как вдруг слева на неё что-то налетело и сбило с ветки!
Девушка вскрикнула и судорожно вцепилась в нападающего. Желудок прилип к горлу в леденящем чувстве падения, земля стремительно приближалась. Мышцы сжались в ожидании боли, но в последний момент Люцию перевернуло, и она приземлилась на противника.
Воздух выбило из легких.
Они кубарем покатились по траве и каким-то низкорослым белым цветочкам, кряхтя и охая от ударов кочек, камней и собственных тел, локтей, коленей.
Неприятель очнулся первым и навис над ней, стискивая тонкие запястья. Волкособы, возбуждённо порыкивая, закружили возле них.
Морщась от боли, Люция сморгнула пелену и в ужасе просипела:
— Ты?!
[1] Нижнее платье.
Глава 1. Пробуждение
«Vanitas vanitatum et omnia vanitas»
«Суета сует — всё суета!»
Екклесиаст. Царь Соломон
«Война — это путь обмана, постоянной организации ложных выпадов, распространения дезинформации, использования уловок и хитростей. Когда такой обман хитроумно задуман и эффектно применен, противник не будет знать, где атаковать, какие силы использовать, и, таким образом, будет обречен на фатальные ошибки».
«Искусство войны» Сунь-Цзы
Люцию волокли к реке.
Тощее тельце сковывали тяжёлые железные цепи и звенели в такт шагам. Снег хрустел под босыми ступнями и жёг раздражённую кожу. Дыхание вырвалось хрипами и облачками густого пара. Дрожь сотрясала каждый мускул, пальцы раскраснелись, губы посинели.
Треклятая зима! Мерзкая толпа! Их галдёж смешивался с завываниями степного ветра, и Люции хотелось подвывать ему. Сетовать на несчастную судьбу, на свою очередную дурость, на горе.
Слезы встали комом в горле, но ни одна капля не сорвалась с замёрзших ресниц.
— Гадина!
— Чтоб ты сдохла!
— Бесовское отродье!
— Ведьма!
«Нет! Нет! Нет!» — визжала в мыслях она, потому что голос сорвала ещё вчера ночью, убеждая под дверьми холодного сарая этих деревенских остолопов в своей невиновности. И всё впустую! Они даже не слушали, не желали слушать. Нашли крайнюю и спихнули на неё все проблемы. Где же хвалёная справедливость их нового Бога? Где сострадание и жалость?
— Я н-не в-ведьма, — хлюпнула Люц и застучала зубами от холода. — П-просто хотела п-помочь…
— Шевелись! — рявкнул конвоир и толкнул её в спину. Люция полетела в сугроб. Чёрные кудри кляксой упали на снег. Белые хлопья забились в нос и рот, за шиворот холщового платья, под грязную юбку, ужалили коленки и грудь — единственное, что ещё хранило в себе тепло.
Холод обжигал до крика, но не подняться, не шевельнуть заледеневшими пальцами девочка не могла. Цепи и зима славно сработали в дуэте и обездвижили её надежнее любых смертных.
В который уже раз? Сколько это будет повторяться?
— Вставай, мразь! — рявкнул всё тот же бугай и вздёрнул её на ноги, не заботясь о том, что заиндевелый ворот вопьётся ей в горло. Люц закашляла, мужик схватил цепь и потянул за собой.
Она едва успевала переставлять озябшие ноги. Если снова упадет, её же просто поволокут вперёд и раздерут об лёд остатки одежды и кожи. Невзирая на её муки, мольбы и крики.
И эти жестокие создания — люди! — обвиняют её в колдовстве? Это им она хотела помочь?!
«Дура, — понурила голову Люц. — Какая же я дура».
А ведь делала всё как завещала покойная матушка. Помогала людям своим Даром, хотела спасти, сделать как лучше, и к чему это привело? К обвинениям в чернокнижии, пособничеству «дьяволам», в болезнях, в магии. Будто последнее — какое-то проклятие!
Они в своей деревенской глуши совсем позабыли, в каком мире живут, кто ими правит, кто стоит на вершине пищевой цепи. Кому обязаны своим «забвением».
Эх, матушка! Как же ты ошибалась! С самого начала… Во всём!..
А селяне продолжали шествовать за «ведьмой» и вопить: «Убить её! Убить!».
На горизонте показалась кромка быстрой реки и деревянный помост из промёрзших досок. И всё внутри Люции сжалось от смертного ужаса.
— Я не виновата, — сипло пробормотала она и заупиралась, замычала в попытках отсрочить неминуемое приближение. Бессмысленно! Пятки скользили по наледи, оставляя позади кровавые борозды. — Я не ведьма!