На «Красном Сормове» такой танк наши инженеры по болтику-винтику разобрали, скопировали и теперь производят там танки для Армии Мировой Социалистической Революции. Называется русский танк «Борец за свободу товарищ Ленин».
Газеты, что наши, что иностранные всё больше сообщают о забастовках, митингах, демонстрациях французов. Данные приводят, конечно, официальные, а значит — сильно преуменьшенные. Если де, год назад, когда ещё Великая война бушевала, произошло за двенадцать месяцев девяносто восемь стачек, в которых участвовало около десяти тысяч человек, то уже в текущем году их было чуть не семьсот с участием трёх сотен тысяч подданных Франции.
Трёх дневной давности берлинская газета писала, что в бассейне Луары и в парижском промышленном районе бастуют двести тысяч металлистов. Это враз перечеркивало всю французскую статистику, показывало, как Франция занижает данные о бастующих.
Поляки, им, как оказывается, тоже было дело до Франции, похихикивали над тем, что на заводах Рено и Сальмсона в Билланкур бастует сорок тысяч рабочих. Повод — отправка на фронт против Армии Мировой Социалистической Революции работающих на этих промышленных предприятиях.
Это всё хорошо, но в Германии как-то посильнее было. Там зерна мировой пролетарской революции в момент бурно проросли, крепкие всходы дали. Германская армия на удивление слабо нам сопротивлялась, а вот во Франции — упорствуют, даже какие-то контрнаступления пытаются организовать лягушатники и любители улиток.
Не думал я, что в этой свободолюбивой стране так всё будет.
Аннамиты больше всех продвижению наших войск сопротивляются. Вот казалось бы, что им до спасения метрополии? Отправлялись бы домой и там революционный пожар разжигали. Нет, воюют с нами. Даже в усмирении бунтующих подразделений французской армии участвуют, стреляют своих хозяев почем зря.
Правительство Франции ещё свирепствует. Петэн восстановил отмененные военно-полевые суды, Пуанкаре отказался от своего права помилования…
Солдат французской армии расстреливали по суду и без суда за отказ в повиновении, оставление позиций перед неприятелем и за многое другое. Как в древние времена к стенке ставили по системе отбора каждого десятого. Гильом открыто в одной из парижских газет заявлял, что не надо бояться расстрелять десять, сто или даже тысячу человек и это единственный способ добиться результата.
Видя мой неподдельный интерес к событиям во Франции, Владимир Ильич даже как-то в нашем разговоре отметил, что дела там обстоят неважно, а всё из-за отсутствия единого руководства революционным движением и стихийности выступлений.
— Так, как у них дела обстоят, революции не делаются…
Ну, ему виднее…
Между тем, лечение вождя шло своим чередом. Результаты проведенного сегодня рентгеновского контроля заживления перелома меня порадовали.
— Даже трость, Владимир Ильич, Вам не понадобится. Нога будет как новенькая, — обнадежил я своего пациента. — Скоро я тут и не нужен буду.
Ленин на меня прищурился, покивал каким-то своим мыслям. Что-то его поведение в отношении меня мне не очень понравилось.
Отпустят меня? Тут цепями прикуют на всякий случай? Случаи-то разные бывают…
Глава 9
Глава 9 Ленинский мёд
— Нинеля Ивановича больше ни по какому поводу не трогать, всенепременно и всемерно помочь, если с чем обратиться… — Владимир Ильич сделал упор на словах «ни по какому».
Строгим взглядом ещё обвел всех собравшихся.
Сегодня «день выписки», так я его для себя и всех причастных к этому событию определил. Три недели назад я свой аппарат с ноги вождя снял, прошедшие дни никаких осложнений моего лечения не выявили.
Слёзно попросился я у своего пациента обратно на фронт. Тот, опять на меня с прищуром посмотрел и утвердительно кивнул. Хорошо мол, отпускаю. Приближайте, товарищ Красный, победу мировой революции.
«На выписку» чуть ли не все члены советского правительства заявились, как родственники в роддом к малютке и молодой мамочке.
Тут и Джугашвили-Сталин сейчас находился, и сын столбового дворянина Чичерин, и Ларин-Лурье, и нарком госконтроля Ландер, и председатель РВСР Бронштейн-Троцкий, нарком просвещения Луначарский, Семашко, а как без него, Урицкий из Петрограда даже приехал. Тут же перетаптывались с ноги на ногу Штейнберг, Равич, Мовшин-Свердлов. Чуть в сторонке от всех стоял Феликс Дзержинский.