— Ну, уже немного лучше. Но надо тренироваться.
Видимо, Ванькин тон убедил Герхарда в правильности произнесения имени мышонка и он довольно повторил:
— Съемйоншик. Уанка и Съемйоншик. Ausgezeichnet! Угу?
Постепенно знакомство переросло во взаимный интерес. Ванька с удовольствием щебетал, рассказывая немцу о своей жизни. О любимом дереве, о Любане, о глухой бабке и убитой маме. О папке, который в самом начале войны ушел на фронт, но до сих пор не прислал ни одного письма. Рассказал, что видел вчера много немецких танков и сильно их испугался. Он рассказывал все, чем так давно хотел поделиться хоть с кем-нибудь. Герхард с интересом слушал, как крошечный русский малыш делится с ним, видимо, какими-то сокровенными вещами. Он слушал, участливо кивал головой и иногда улыбался, хотя ни слова не понимал из того, о чем тот старательно щебечет.
Затем пришла очередь немца. Он старался подбирать понятные Ваньке слова, помогал жестами, но получалось все равно не понятно. Тогда Герхард попросил подать ему его сумку и достал из нее какую-то потертую тетрадь. В ней были рисунки, сделанные простым карандашом. Но то, как реалистично выглядели на них люди, его просто поразило! У бабки были старые фотографии. Папины, мамины… Но он никогда не видел настоящих портретов, нарисованных обычным карандашом. Герхард показал один из них и что-то сказал по-немецки. С тетрадного листа на них смотрело улыбающееся, пухлощекое лицо какого-то мальчугана. На вид ему было не больше лет, чем самому Ваньке. А присмотревшись повнимательнее, стало заметно, что мальчик этот сильно похож на Герхарда.
— Это твой сын? — удивленно спросил Ванька.
— Sohn! — радостно воскликнул немец, — Klaus! Sein Name ist Klaus!
— Клаус?
— Да! Да! — продолжал радоваться Герхард.
Затем он перевернул страницу и показал портрет очень привлекательной женщины, в волосах которой был вплетен маленький цветок.
— Sabine. Meine Frau. Verstehst du? Ehefrau.[8]
— А! — догадался Ванька, — Это его мама, да? Мама Клауса!
Почему-то немец снова заплакал. Он закрыл тетрадку и тихо сказал:
— Es tut mir leid, Baby. Verzeih mir.[9]
— Ты за ними скучаешь, да?
Тот ничего не ответил и только бережно взял маленькую детскую ручонку в свои ладони. По его щекам текли слезы, и Ванька почувствовал, что тоже сейчас расплачется. Его подбородок начал трястись, а немец, заметив это, вдруг встрепенулся, утер свои глаза и воскликнул:
— Nein! Nein! Nicht weinen, bitte. Ich werde nicht mehr weinen. Ich verspreche es.[10]
Он, вдруг, сменил выражение лица, с грустного на веселое, и как-то очень уж озорно посмотрел по сторонам. Ванькину печаль, тут же, как ветром сдуло. Он заинтересовался резкой сменой настроения немца и ждал, что тот будет делать дальше. Герхард сунул обе руки в сумку и извлек небольшую, продолговатую коробочку. Внутри нее лежали разноцветные карандаши. Ванька, как завороженный следил за руками немца. Тот отыскал в тетради чистый лист, уселся поудобнее и начал рисовать.
Вначале было совсем непонятно, что это будет за картинка. Какой-то набор черточек и облачков, размазанных пальцем. Но постепенно стали проявляться контуры лица. Глаза, губы, нос, очертания щек, торчащие в разные стороны вихри волос. Ванька даже не верил в то, что сам видел! Прямо перед его глазами происходило настоящее чудо! А когда рисунок был окончен, Ванька чуть не подпрыгнул от удивления!
— Это же я!
Немец радостно рассмеялся и утвердительно качнул головой.
— Gefällt? Gefällt es dir?[11]
— Вот это да! Как же это так получается?
Тот не ответил и только посмеивался, видя, как малыш радуется его рисунку.
Он еще много чего рисовал. Большие парусные корабли, вальяжно раскачивающиеся на тяжелых волнах неспокойного моря, самолеты, парящие в облаках вместе с птицами, красивые, блестящие машины и много чего еще. Они весело общались, иногда даже перебивая друг друга. И, хотя мало друг друга понимали, им было хорошо. Арестованный немецкий солдат и маленький русский сирота.
Ванька даже не заметил, как пролетело время, и жаркое летнее солнце медленно опустилось за верхушки высоких сосен. Опомнившись, мальчуган, вдруг, вскочил и испуганно уставился на Герхарда.
— Ой! Мне домой пора! Бабка, наверное, обыскалась! Выпорет!
Он быстро выбрался из кузова, махнул немцу на прощание и отбежал на несколько шагов, но, вдруг, остановился и обернулся назад.
— А как же ты отсюда выберешься?
Немец его не понял и просто помахал в ответ скованными руками. Лицо его было грустным, но он старался изобразить улыбку. Ванька пожал плечами, пообещал прийти завтра утром и бегом рванул к дому. Он еще разочек обернулся, посмотрел на сидящего в кузове мужчину и почувствовал какую-то тягучую, необъяснимую грусть.