Смущалась, пугалась, понимая, куда он клонит, но сил совладать с собой у неё становилось всё меньше, и охоты отбиваться тоже, наоборот, её уже тянуло к нему как в страшный, но желанный — Господи! какой желанный! — безумный, неотвратимый омут. Полыхая, прерывисто дыша, ничего не соображая, согласно наконец закивала, он спросил, в какое время ей лучше, она сказала: с утра или в полдень, и он дважды объяснил, как найти в Колпашном переулке дом с голубой светёлкой и крашеным красным петушком на маковке и в какую дверь постучать. В две комнаты там были свои отдельные ходы, один даже через галерейку, чтоб никто не видел. Откроет он сам.
Но она не пришла. Да он и не сомневался, что не придёт — испугается. Искрение пожалел. Глянулась. Довольно долго ждал в светёлке у окна, выглядывая из-за занавески на уходивший вниз разбитый в дожди телегами и экипажами, а сейчас пыльный от ветра переулок.
— Не прилетела? — посочувствовала Савельева. — Шибко хороша, что ли?
Кивнул.
— Ты уж хочешь вовсе без пропуска... Видно, бабьего счастья не понимает...
И вдруг растеклась в улыбке и поманила к окну, показала на беспокойную женскую фигуру в отдалении внизу переулка, домов через пять.
— Она?
Это была она. Похаживала на месте, опустив голову, потом поглядела на голубую светёлку, двинулась было к ним, но замерла, опять опустив голову, развернулась и быстро пошла прочь. Он выскочил догонять...
Звали её Параскева. Славная была. Чистая. Наивная. Полюбила безумно. Он ей часто негромко пел. Месяца полтора пронеслись как один день. И оборвалось всё жалобой её мужа полицейского подьячего, которую тот подал в Сыскной приказ, обвинив Каина в подлом совращении его жены, в доведении её почти до безумства, так что теперь он принуждён удалить её в безопасное место и лечить. Требовал строжайше наказать Ивана за бесчестие, изустно в полицейской конторе будто бы даже грозился убить, но дело стараниями Ивана замурыжили, замурыжили, и постепенно всё затихло.
XIV
После Пасхи снова послал Волка с помощником на Волгу искать Камчатку, наказав без него уже не являться, а если, паче чаяния, с тем что случилось и его уже нет в живых, чтоб беспременно проверили такие слухи, самолично побывали на могиле или на месте кончины и нашли тех, кто то видел.
Наставлял так, а в мыслях, после Батюшки, снова выплыли Жигули, как грезил ими и как так их и не увидел, и душа заныла, заскулила, как будто правда потерял там что-то очень дорогое. И опять страшно туда захотелось. «Но как? И зачем?!» В последнее время это уже случалось.
Наверное, потому, что весенняя земля уже подсохла. На берёзах лопались набухшие клейкие почки, а многие кусты были уже обсыпаны нежной зеленью, и её лёгкие запахи и запахи хоронящейся ещё по углам сырости и отогревающихся бревенчатых и кирпичных стен плавали в ясном лёгком воздухе. И ещё густые тяжёлые запахи проволглых за зиму перин, одеял, тюфяков, зимних одежд и валенок были в каждом дворе, и в Ивановом тоже, где всё это проветривалось, сушилось в эти дни на верёвках, на изгородях, на телегах, на низких крышах погребов, ледников и сарайчиков, на поленницах.
Только закрыли за отъехавшими верхами Волком и его помощником ворота, как минут через пять в них тревожно забарабанили. Иван ещё и со двора не ушёл.
— Кто там?
Оказалось, целая ватага в семнадцать человек с Адмиралтейской парусной фабрики во главе с матросом Осипом Соколовым: широким, костистым, буйным, смелым и горластым мужиком, с которым Иван приятельствовал и который никак не хотел терпеть того тиранства, в коем их держали на этой фабрике. Дважды уже был сильно порот за бунт, теперь самое малое, что ему грозило — это каторга, но он опять напал на собаку-надсмотрщика, правда, не бил, а лишь связал его и запер в каком-то чулане и уговорил товарищей, что спасение их всех только в бегстве совсем с этой фабрики и из Москвы.
Быстро, бурно, громко всё это рассказал, окружённый своими и теми, кто был во дворе, и просил Ивана помочь, скрыть их на время. И Иван, конечно, обещал, сказав: «Как всегда!» Потому что среди парусников и суконщиков было больше всего на Москве лихих, смелых, вольных и гулящих людей — и среди тамошних баб тоже, — и больше всего его личных приятелей и подруг и подручных.
Но дело в том, что менее года назад, минувшей осенью, с той же фабрики бежало сразу чуть не тыщу человек, паника и шум поднялись страшные, все войска и полиция были подняты на поимку, сама императрица за этим следила, и Иванова команда тоже в сем участвовала, вернее, делала вид, что участвует, а этот новый побег был следующим, пусть совсем небольшим, всего семнадцать душ — но сле-ду-ю-щим!