Стремительно выгорели: вся правая сторона Покровской улицы от Китай-города до Яузских ворот, почти целиком Алексеевская, Рогожская и Ямская слободы, Андрониевский монастырь.
Погибло девяносто шесть человек, церквей погибло двадцать пять, среди которых церковь Архидиакона Стефана, церкви Симеона Столпника, Покрова Богородицы, Николы Чудотворца, что на Ямах, церковь Сергия Чудотворца, что в Рогожской. Дворов и домов за два дня сгорело одна тысяча двести два.
Двадцать третьего мая в восьмом часу утра загорелось в селе Покровском. Опять при сильном ветре, коего не было с тех дней. И дождей по-прежнему не было. Земля уж трескаться начала, а молодая зелень тускнела и ёжилась. Из Покровского пожар перекинулся в Немецкую слободу. До Яузы горело, до Горохового поля и Ехаловского моста. Правда, Лефортовский и Головинский дворцы отстояли, там пожарные трубы и насосы были в запасе, и всех пожарных туда согнали, тысяча солдат помогали. А в других местах ничего не помогало, никакие пожарные и тысячи бочек с водой и с тысячами помощников — огонь пожрал и реки воды, как жуткое ненасытное чудовище.
В Покровском сгорело двести шестьдесят дворов, в Немецкой слободе и на Немецком рынке, помимо жилых домов, сгорело сто семнадцать лавок и шалашей, шестнадцать кузниц, три цирюльни, двенадцать харчевен, одна ветряная мельница, десять лесных лавок, одиннадцать пивоваренных заводов, три кабака.
А двадцать четвёртого мая в пятом часу пополудни вспыхнуло за Пречистенскими воротами в доме статского советника Чебышева у Зачатьевского монастыря. Потом обе стороны Остоженской улицы по Москву-реку.
Сгорели: церковь Воскресения Христова, что слывёт Старое, церкви Ильи Пророка, что слывёт Обыденного, Покрова Пресвятыя Богородицы, что на Грязях близ Пречистенских ворот. Обывательских дворов погибло семьдесят два, один кабак у Пречистенских ворот и четырнадцать круглых качелей у Алексеевской башни, где позже построили храм Христа Спасителя.
Появились подмётные письма, в которых говорилось, что гнев невиданный Божий обрушился на Москву за немыслимые грехи и неправедности, кои угнездились в ней, как нигде больше, что конца этим пожарам и людским смертям не будет, пока сатанинский город-вертеп не испепелится до основания, что это вообще начало конца света. Были письма, которые прямо угрожающе предупреждали, какие дома и улицы сгорят следующими. Были и называвшие якобы реальных виновников этих несчастий: каких-то засланных лютых врагов-ненавистников Москвы и всех русских, пришлых и своих злодеев-разбойников, в том числе из беглых фабричных.
Началась паника.
Бедные с узлами, мешками и мешочками, держа за руки детей, посостоятельней — в телегах, с наспех устроенными над ними шарабанами и в экипажах уходили и уезжали из Москвы. Уходили и уезжали через гигантские, жутко громоздящиеся черно-серые пепелища, на которых от едучей вонючей гари невозможно было дышать — вся Москва пропиталась этой островонючей гарью, вся она, даже и не горевшая, казалась в эти дни черно-пепельной, придавленно-притихшей. Уходившие и уезжавшие ночевали вокруг неё в редких перелесках, в полях, у речек на Воробьёвых горах, вдоль Воскресенской дороги за Ходынкой, по Дмитровской за Бутырками, по Коломенско-Касимовской перед Люберцами. Многие тысячи ночевали, многие тысячи шалашей и шатров понаставили, беспрестанно денно и нощно поглядывая на скрытый то клубящимися, то текучими дымами необъятный город — не забушует ли где ещё море огня. Даже днём в солнце за дымами не сверкали и не золотились бесчисленные московские кресты и купола. И пахло в полях и лугах вокруг Москвы временами тоже дымом и гарью — наносило за многие-многие версты.
В покинутых домах, в запертых рядах, лабазах и лавках начались взломы и грабежи. И на улицах грабили, раздевали даже днём. Разбойной саранчи налетело видимо-невидимо.
Двадцать пятого мая в четвёртом часу пополудни загорелось в Земляном городе на Мясницкой улице в доме князя Михаила Мещёрского. Потом занялись обе стороны Покровской улицы до двора действительного статского советника князя Бориса Юсупова и до двора Степана Васильевича Демидова. С дома Мещёрского огонь перекинулся на Красные ворота, на комедийную храмину, на лавки. Три дня подряд полыхало в разных концах.
Всего же за четыре пожара только дворов с домами сгорело тысяча восемьсот восемьдесят три. Фабрик же, кузниц, лавок, магазинов, бань, кабаков и другого такого прочего никто не считал сколько.