Дверь же в контору двухэтажную, которая была нужнее всего, успели перед самыми их носами запереть изнутри. Не поспели! Потолкали её плечами — крепка! — а из верхнего ближнего окна — жах! жах! — из пистолей.
— Ах та-а-ак! Кто там? — крикнул Заря согнанным в середину двора заводским. Но ответов не услышал, потому что ватага такую пальбу по тем окнам открыла, что пришлось головы прикрывать от брызнувших во все стороны осколков стекла и щепы. Мигом приволокли откуда-то бревно. Подозвали нескольких заводских, велели и им раскачивать бревно, круша дверь. Из разбитых стрельбой окон уже не стреляли, и когда расколовшаяся дверь с грохотом рухнула, и Заря, Иван и ещё несколько человек взбежали по лестнице наверх, в большой комнате на них кинулся со шпагой всего один человек — худой, молодой, шибко чернявый и очень нарядно одетый кавказец. Это они потом его разглядели. А когда тот со шпагой-то ринулся, Михаил только-только успел бок выгнуть, но малость она кафтан ему всё же порезала, и Ивану пришлось сзади ногой садануть чернявого, чтоб отлетел, и тут Заря шпагу у него и вышиб. И несколько крепких затрещин они ему ввесили. А кавказец этот вдруг в петушиный крик:
— Не сметь мэне касаться, вор! Павешу!
Извивается с заломленными руками и орёт:
«Павешу!»
Иван хохотнул:
— Высечь!
Заря тоже хохотнул и кивнул.
С чернявого сорвали светло-зелёные штаны — его держали уже четверо, — кто-то сунул Ивану ножны от шпаги, и он с ходу хлестанул ими по голому белому поджарому заду. Хлестанул так, что взвывший белугой чернявый чуть не сбросил с себя всех четырёх державших, а его большие чёрные, полные ужаса и боли глаза полезли из орбит. Иван хлестанул ещё, да с оттяжкой, да рядом с красной полосой, проступившей на заднице.
— Па-ве-шу! Сопляк!
Вой чернявого превратился в истошный рвущийся визг. Иван хлестал. Тот перестал дёргаться и стихал, только вздрагивал, обмякший, повисший на руках державших. Помутневшие глаза его закрывались. Задница ало полыхала. Текла кровь. Тут привели прятавшихся в конторском чулане управителя завода, писца и мастера. При них было ружьё и два пистолета. Иван перестал бить. А пожилой грузный управитель, увидав, что сделали с чернявым, охнул и гневно закричал:
— Окаянные! Ужо вам! Это же князь! Грузинский князь! Гость хозяина... Ваша светлость! Ваша светлость!..
Заря саданул управителю в ухо:
— Шас!
Тот съёжился, стих.
Иван вспомнил, что после первого взвоя грузинец действительно визжал: «Я — кназ! Кназ!.. Нэлзя!»
«Князей ещё не порол — славно!.. Па-ве-шу! Повесишь, сопляк!»
— Гнать! — рыкнул Заря, показав во двор.
— Без порток! — хохотнул Иван.
— Шас! За ворота!
Управитель дёрнулся было умолять, чтоб пожалели князька, но, натолкнувшись на свирепый взгляд Зари, снова съёжился, промолчал.
А истерзанный, очумевший от боли грузинец, видимо, ничего толком уже не воображал и только боялся, чтоб больше не били, и потому заковылял без штанов между потащившими его вниз.
— Живей! Живей! — заторопил Заря, когда обшарившие контору притащили наверх два сундучка, полных серебряных монет, и мешок с медными деньгами, и золотые в кожаном мешочке, груду новенькой сияющей серебряной посуды, серебряные слитки. Калмык верно сказал: завод был богатейший — взяли хорошо. А во двор молодцы и несколько бочонков вина откуда-то выкатили. Работные холопы-то все там стояли, человек с тридцать. В сермяге, в холсте да в рванье, конечно. Говорили молодцам, что им бы сбегать за печами приглядеть, но те не пускали, и они стояли, глядели, как вывели из конторы этого шатающегося мальчишку-князька с голой исполосованной кровоточащей жопой и мотающимся волосатым мужским хозяйством и вытолкали за ворота, на дорогу и он стоял там сколько-то без движения. Глядели, как бегали с сундучками, мешками и тяжеленными узлами мимо этого голозадого, унося их на Волгу, и бочонки с вином туда же укатили, потом вывели связанных управителя, писца и мастера серебряного, поставили вместе с работными и предупредили, что ворота запрут, но за тыном и за ними будут их люди, и коли кто станет блажить или попытается выбраться наружу, — завод подожгут. И у ворот, и вдоль тына, и возле связанных сторожей воротных и башенных соломы натрусили.
— Шас! — пригрозил напоследок ещё раз Заря и послал на лодки ещё с десяток человек, чтоб немедля шли вниз и встали возле шубинского сада.
А с остальными бегом туда же через село. С полсотни бежало, кучно, без лишнего шума, но тяжело, конечно, топоча, бряцая оружием, вздымая пыль, всё громче сопя, хрипя, рыкая, переговариваясь, потом и покрикивая. Мрачной страшной тучей катились, и всяк появлявшийся впереди и по сторонам на миг застывал в испуге и тут же шарахался назад в проулок, в дверь или ещё куда — прятались. Но это были в основном старики и старухи да мелюзга ребятня, да у одного колодца юная девка только что подняла ведро с водой и застыла в испуге. Иван выкрикнул: «Рысью — на девку Анисью!» — отчего та даже присела, а Камчатка приостановился, гакнув, облапил её, потом поднял ведро и стал, обливаясь, пить из него. И другие приостановились напиться, но Заря проорал: «Посля! Посля!» — и никто больше не пил. Разлеталась, разбегалась, металась, гомонила, кудахтала, визжала, хрюкала, лаяла всякая мелкая живность. Следом, в отдалении, тоже пыля и опасливо притихнув, за ними покатилась орава мелкой ребятни. Выскочили на площадь с большой кирпичной разноцветнокрашеной церковью и несколькими кирпичными же домами с лавками с железными дверьми и ставнями. Одна лавка была открыта, возле неё два мужика сгружали с телеги тугие рогожные кули. Три-четыре молодца ринулись к ним, но тут уж спроворил Иван, свистнул призывно, и молодцы побежали дальше, а разгружавшие мужики опрометью исчезли за железной дверью, и та с громом захлопнулась.