— Никому не высовываться! — крикнул я. — Без моей команды не стрелять! — добавил я и повернулся к артиллеристам. — Вы из своего пугала не вздумайте пустить снаряд! Пусть въедут в деревню сами. Всем сидеть на своих местах и не рыпаться!
Мы с ординарцем стояли на дороге и ждали, пока подъедут немцы. И когда легковая машина въехала в проулок и сбавила ход, у артиллеристов вдруг зачесались руки. Ничего не говоря, они лязгнули затвором сорокапятки, вогнали снаряд и стали наводить.
Я подумал, что они сделали это на всякий случай, если машина вдруг круто развернётся и даст хода назад. Я обернулся, пригрозил им кулаком и сказал: «Не стрелять! Будем брать живьём!».
Но до них мои слова не дошли. Не сделать выстрела по бегущей навстречу беззащитной цели они никак не могли. Мало того, что мы с ординарцем стояли на линии огня. Не успел я вновь взглянуть на машину, как у меня за спиной раздался пушечный выстрел и снаряд пошёл над плечом. То ли машина в этот момент вильнула, то ли эти тыловые крысы поторопились, снаряд пролетел, не задев машину. Машина резко вильнула в сторону и тут же уткнулась в сугроб.
Я выхватил у ординарца автомат и короткой очередью полоснул по щиту сорокапятки. Я мог за невыполнение приказа расстрелять их всех.
— Ты знаешь, что за это бывает в боевой обстановке? — накинулся я на командира орудия.
— Я не виноват! Они сами!
Я пригрозил наводчику кулаком, обругал его для порядка скотиной и вернул автомат ординарцу назад.
— Смотри, чтоб немцы не разбежались из машины! — сказал я ему. — Пойдём высаживать гостей.
Мы подошли к машине. Дверцы на заднем сидении были чуть приоткрыты. В машине сидели четверо немцев. Два офицера, солдат-шофер и небольшого роста усатый фельдфебель. Я подошёл, открыл во всю ширь заднюю дверь и сказал им: «Битте, штеен зи аус!». Из машины начали вылезать офицеры.
Первым на снег ноги поставил майор. Он поднял вверх одну руку. В другой руке он держал набитый портфель. За майором из машины вышел обер-лейтенант, он поднял обе руки. Шофёр и фельдфебель вылезли из передней дверки. К машине бежали Сенин и небольшая группа его солдат.
Я кивнул ординарцу на сиденья машины и велел ему забрать автоматы, брошенные при выходе немцами.
Показав шофёру на руль, я велел ему сесть в машину и подъехать к крыльцу.
— Садись и ты! С ним поедешь! — сказал я ординарцу.
— Разрешите и нам? Товарищ лейтенант! — попросили солдаты.
— Разрешаю! Садитесь!
— В жизни не ездил на легковой машине! Убьют, и не попробуешь! — сказал один.
— Теперь попробуешь! — сказал другой и полез в машину.
Офицеры и фельдфебель к крыльцу отправились пешком. Когда я с ними подошёл к дому, телефонисты уже доложили по линии связи о захвате машины и пленных офицеров. Они сидели довольные, посматривая на меня.
— У артиллеристов руки зачесались! Пустили в машину снаряд! А у этих зуд на языке! Доложить захотели! Кто вас просил соваться не в свои дела? А ну-ка забирайте свой аппарат и валите отсюда вон туда, в дырявый сарай! Расселись тут на крыльце! Проводи их, Дёмин! А тебе, старшина, особое задание! Обыскать немцев! Культурно забрать у них документы, портфель тоже поставишь сюда.
Я сел на край крыльца, вроде как на письменный стол. Старшина стряхнул с половиц варежкой снег и стал раскладывать передо мной немецкие «аусвайсы».
Старшине помогали солдаты. У офицеров с ремней сняли черные блестящие кобуры с пистолетами «Вальтер».
Фамилию обер-лейтенанта я не записал, а фамилию майора я запомнил хорошо, по созвучию на память.
— Казак! — прочитал я в его офицерской книжке.
— Найн, Коозак! — поправил меня обер-лейтенант.[103]
Майор был в отороченной мехом шапке с козырьком. Зеленоватая его шинель была подбита натуральным лисьим мехом. Это был человек средних лет, небольшого роста. У майора были толстые губы, выступающий подбородок и мясистый нос, беспокойно бегающие глаза неопределенного цвета. Вот собственно из внешности и всё, что я с первого взгляда запомнил.
Обер-лейтенант, в отличие, от майора, был молод, худ и высок. Чистое и бледное лицо его отдавало синевой тщательно выбритых щёк. Он был спокоен и сосредоточен. Стоял он позади майора навытяжку, тогда как майор сразу вспотел и как-то обмяк.
Обер-лейтенант, как бы подчёркивал [всем] своим [видом] достоинство и уважение к своему начальнику, стоявшему впереди.
По его лицу было видно, что если бы не майор, он не сдался бы так легко и просто в плен. Хотя теперь ни должности, ни звания не имели для них никакого значения. Майор почему-то сразу смирился со своей незавидной судьбой, а молодой обер-лейтенант совсем наоборот, он был возмущен, держался прямо, как будто он попал не в плен, а зашёл на приём к зубному врачу.