— Что врага отбили — хорошо, — соглашается Маркин. — А могли и не отбить. Главное — из-за чего пострадали? Как дело было?
Оказывается, два вражеских снаряда взорвались на палубе «Ольги», перебили паропровод, изрешетили осколками трубу. Канонерская лодка почти полностью потеряла ход. Чтобы исправить повреждения, командир подвел ее к берегу. Подвел точно туда, где сидела в засаде рота белых!
Ох, разобрадовалось офицерье! Немедленно подняли солдат, и те бросились на штурм корабля, рассчитывали захватить его наскоком. Но команда «Ольги» не растерялась: ударили и пулеметы, и пушки, и винтовки.
Полегли солдаты белых на песчаной косе, распластались их тела на обрывистой стенке яра.
— Почему командир «Ольги» именно тут приткнулся к берегу? Только потому, что не знал о засаде, — наседает Маркин. — Значит, с сегодняшнего дня начинаем разведку. Лучших людей посылать! И никакой брехни: пусть докладывают лишь о том, что сами видели.
Тут кто-то пробурчал:
— А солдаты на что? Только нам и дела, чтобы за них разведку нести.
— За Красную Армию не переживай. У нее разведка работает. А почему бы нам не завести свою? Поступят в штаб сведения обеих разведок — пользы больше... И еще одно. Тут некоторые кричали: «Даешь Казань!» Но ты глотку дери, а сам соображай, как осилить, перехитрить противника. У беляков в штабах сидит башковитое офицерье. Оно так укрепило фронт, что нелегко будет сбить гадов с их позиций.
— Собьем! — выпалил Ефим, который стоял в толпе матросов, окружившей командиров.
Маркин покосился на него, хотел, видимо, одернуть, но усмехнулся и промолчал. Василий был уверен, что слова Ефима понравились комиссару.
ДУМАТЬ НАДО!
Маркин сказал, что нужна разведка, — многие военморы стали разведчиками. Теперь ежедневно ранним утром два или три моряка, забросив винтовки за спину, уходили к линии фронта. Уходили только добровольцы.
Наконец, настал день, когда Маркин сказал, спустившись в матросский кубрик:
— Кончай сухопутную разведку! Так разнюхали всю оборону, что хоть завтра начинай штурм Казани! Теперь еще вражеские батареи уточнить. Те, что реку обстреливают.
— Это проще пареной репы! — немедленно откликнулся Ефим Гвоздь. — Командуй, комиссар, съемку со швартовых. Выйдем на фарватер, да как жахнем — сразу все пушки белых обозначатся!
Как холодный душ, слова Макара Петровича:
— Дурная голова завсегда ногам покоя не дает.
— Это у кого голова дурная? — ерепенится Ефим.
— Ясно — у тебя. Ведь только подумать: родной корабль угробить! — говорит Вишневский.
— Струсил? Колени дробь выбивают? — кричит Ефим.
Вишневский делает шаг вперед, упирается левым плечом в грудь Ефима, смотрит ему в глаза и спрашивает:
— Ты кого трусом обозвал?
Матросы срываются со своих мест, растаскивают, уговаривают не заводить бузы. Ефим Гвоздь понял, что сболтнул лишнее, готов помириться и говорит, оправдываясь:
— Я от чистого сердца, а меня — дураком...
Вишневский еще злится, отворачивается. Рядом с Вишневским — Никитин. Он обижен еще больше. Он отлично знает, что тот не трус, и хочет сказать об этом, но Макар Петрович почти поет елейным голосом:
- И чего ты, Всеволод, взъелся? Али не знаешь, что дурак, как и дите малое, совсем без соображения?
Кажется, драка неизбежна. Первая драка на кораблях Красной флотилии. Маркин встает и презрительно бросает в предгрозовую тишину:
— Им нужно думать о том, как лучше разведать батареи белых, а они цепляются друг к другу, позорят звание красных военморов. — И вдруг:
— Подраться меж собой захотели? Марш оба к чертовой матери с корабля!.. Тоже мне, защитники революции!
У трапа Маркин останавливается и говорит:
— К сведению некоторых. Особо ретивых... На сегодняшний день наша флотилия имеет в строю три вооруженных парохода, баржу «Сережа» и два катера. А Казань взять надо!
Ушел Маркин. Разбрелись моряки, переговариваются, думают о том, как вести разведку батарей. Ведь пока слаба флотилия и рисковать кораблем — преступление.
Вишневский достал заветную тетрадь, но писалось плохо: он часто останавливался, хмурился, грыз карандаш.
Никитин не мог успокоиться. Ему казалось просто невероятным, что никто из матросов не вступился за Вишневского. Тошно было Василию в притихшем кубрике и он, накинув бушлат, вышел на палубу.
Как и вчера, хлестал дождь, мелкий и нудный. Серые тучи плотно затянули небо. Даже ни одной звездочки не видно. Такая темень, что вытяни вперед руку — пальцев не разглядишь.