— Почему Ефим будет стрелять из всех пушек? Или я не смогу?
— Остается Ефим.
Так решает Маркин.
Ворча, лезут комендоры на яр, ложатся на землю. А Маркин стоит около Ефима.
— Стреляй!
— Уходи на берег.
— Стреляй, черт рыжий!
— Хоть и рыжий, да не дурной! Затем тебя сюда товарищ Ленин послал, чтобы ты дурнем голову сложил?
Маркин густо чертыхается, грозит Ефиму кулаком, но идет к трапу.
Рывок. Грохот выстрела.
С радостным ревом бегут моряки на корабль, хлопают своими ручищами счастливого Ефима, так хлопают по спине и плечам, что другой человек давно бы рассыпался. А Ефим Гвоздь только улыбается.
Потом опробовали остальные пушки. Ни одна не подвела!
Вечером, когда вернулись в Нижний, к Ефиму подсел Всеволод Вишневский.
— И кто тебе, Ефим, выдумал эту дурацкую фамилию? — сокрушается Вишневский. — Такого геройского человека если и величать, то Шпилем
или Адмиралтейской иглой. Валяй, пиши заявление .на смену фамилии. Всем экипажем поддержим!
Их уже окружили дружки. Они радостно смеются. Но Ефим серьезен. Он не спеша делает еще одну затяжку, потом швыряет окурок в обрез, наполненный водой, и говорит:
— Нельзя мне, военмор Вишневский, менять фамилию. Она у меня, можно сказать, историческая... Еще при царе Горохе принадлежал наш род одному барину. Беда ученый был тот барин. И от этой самой учености не мог терпеть не только простого русского забористого словца, но даже и имени русского. Что ни девка — Венера, Диана или Афродита. А мужики — те почти все в Аполлонах и Зевсах ходили... Срамота одна, не деревня русская!
Потрескивает махорка в самокрутках. Нет усмешек на матросских лицах. Моряки не жили при барах, но много подобных историй слышали от своих дедов. А разве те господа, что при царе на лихачах раскатывались, лучше? Одна сатана! На своей шкуре испытали!
— Только случилась однажды беда с нашим барином. Поехал он куда-то, да в дороге у него возьми и сломайся карета. А за рощицей и усадьба барская просматривается. Барин и гонит туда казачка. Казачок — батька моего батьки, дед мой, значит. Беда расторопным мальчонкой был... Конечно, сбегал, вернулся и рапортует: «Так и так, ваше барское величие, будет подмога!» И подмога пришла, да не простая: во главе ее, как адмирал на флагмане, другой барин на рысачке притрусил. Слово за слово, и заелись бары промеж себя. С чего началось — не знаю, а врать, как некоторые,—
косой взгляд на Вишневского, — с детства не приучен... Ой, братцы, и была мне однажды трепка за вранье! — блаженно щурится Ефим.
— Ты про бар жми!—требуют моряки.
А Вишневский тихонько:
— Вот и плохо, что только однажды.
Ефим косится на него и продолжает:
— Не дашь, ихний барин нашему говорит, мне соответствующей платы — не прикажу чинить карету! Гвоздика малюсенького забить не дам! А наш барин тоже с норовом, тоже разошелся и кричит: «Я не нищий! Вот тебе мой кошелек, а в придачу бери и казачка! У меня сотни таких!»... Вот и попал мой дед в другие руки. А попал в другие руки, к другому барину — другие и фантазии выполняй. Новый барин как узнал, что мой дед Зевсом прозывается, вызвал попа и велел перекрестить в Евлампия. И с той поры в нашей семье вся ребятня только на эту самую букву «е» и шла: Егор, Ефим, Евдокия, Ефросинья и Катька... Потом, конечно, и по-другому называться можно стало, да привычка верх берет... А чтобы не забывали мы своего места, барин и велел нам по гроб жизни Гвоздями зваться. «За гвоздь я вас выменял, вот и вся цена ваша!» Так решил барин в издевку...
Лезет Ефим Гвоздь в карман за кисетом. Кто-то протягивает ему свой. Закуривают.
Плывет над Волгой рогатый месяц, и лежит на воде дрожащая светлая полоска. Дрожит от обиды и злости голос Макара Петровича Карпова, когда он цедит сквозь зубы:
— Поизмывались господа разные над нашим братом... Будя!
Растревожил матросов Ефим Гвоздь своим рассказом. Все заговорили о прошлой безрадостной жизни. Кого ни послушай — заводчик штрафами заел, купец обсчетами до сумы довел, пристав или офицер нещадно измордовал.
Но горше всех звучит голос Макара Петровича:
— У отца-то нас четырнадцать едоков. Земли — три десятины. Разве проживешь? Хлеб-то чистый, без коры, я впервой на царевой службе отведал.
Не. смеет Василий вмешаться в разговор, хотя и его жизнь нисколько не лучше. Отца забрали на войну в четырнадцатом году, а вскоре и казенное письмо пришло. В нем говорилось, что солдат Никитин Степан пал смертью храбрых за веру, царя и отечество. Василий стал старшим в семье. А шутка ли прокормить пять человек ребятни да мать, которая совсем зачахла и только кашляет да за грудь хватается?