А налоги-то подавай! Взял у лавочника мешок муки — два верни!
До этой зимы еще перебивались, а как забрали лошадь для армии, как подохла от бескормицы корова — хоть в петлю лезь.
Тут и заглянул вечерком Фрол Яковлевич. Богатющий мужик: даже сараи у него железом крыты. Покачал головой:
— Шел бы ты, Васька, в Пермь. Устроишься на денежное место и поправишь хозяйство. А я тут за твоей земелькой пригляжу, помогу засеять. Расчет божеский: половину урожая мне, остальное ваше.
Четыре года Василий вел хозяйство без отца. Знал «доброту» Фрола Яковлевича: много семей в деревне работало на богатого соседа. Да и о заработках в Перми был наслышан. Хаживали мужики туда, только ни один богатым не вернулся.
Все это знал Василий, но иного выхода не было, нужда схватила за горло. Поблагодарив Фрола Яковлевича за участие к сиротской доле, пошел в Пермь. Безрадостна была дорога: только на хлеб и подрабатывал. А в Перми в марте удалось наняться матросом на баржу. Обрадовался, думал подкопить деньжат за лето, да в Нижнем не уважил хозяина, не стал, как он велел, выть собакой на луну. Против хозяина пошел?! Швырнули несколько медяков, дали подзатыльник и катись подальше!
Все это рвется наружу, но тут из темноты выходит Маркин. Он уже давно пришел, выслушал многих, а теперь входит в круг, садится рядом с Ефимом и Всеволодом и говорит:
— Письмо от Владимира Ильича пришло.
Плотнее становится круг. И в тишине недоверчиво:
— Да ну?
— Пишет, что трудно сейчас Республике приходится, что нужно обязательно разгромить беляков. Я только одно место прочту...
Шуршит бумага в руках Маркина.
— «Сейчас вся судьба революции стоит на одной карте: быстрая победа над чехословаками на фронте Казань — Урал — Самара...»
— Сам Ленин написал? — спрашивает Василий.
Маркин кивнул и продолжает:
— Еще одно письмо есть. Только не нам писано. Слушай, братва, о чем Деникин Колчаку пишет: «Главное, не останавливаться на Волге, а бить дальше, на сердце большевизма, на Москву.
Я надеюсь встретиться с вами в Саратове...» Ясно, куда их превосходительства метят?
Всем это давно ясно. У всех одна думка. Вслух о ней говорит Всеволод Вишневский:
— Когда на фронт пойдем, товарищ комиссар? Или мы хуже «Ольги» и «Льва»?
— Завтра будет приказ по флотилии: «Ваня» зачисляется в строй. И сразу на фронт выйдем.
Коротка летняя ночь. Уже чуть порозовел на востоке край нёба и стали видны пароходы, нацелившие вдаль зачехленные пушки.
Крайним стоял «Ваня». Матросы мыли с песком его палубу, надраивали поручни: сегодня корабль вступает в строй, через три часа на его мачте взовьется и затрепещет алый стяг.
И вот он взвился, этот флаг. Взвился флаг — отгремели не очень дружные, но зато шумные залпы салюта.
На высоком, обрывистом берегу толпились провожающие — моряки с других кораблей и рабочие, которые своими руками готовили «Ваню» к боям. Они махали бескозырками и фуражками, что-то кричали.
Отошел «Ваня» от берега и сразу дал полный ход, заторопился к фронту.
А в штабе флотилии писарь вывел каллиграфическим почерком: «Сегодня августа месяца 21 дня года 1918 вступила в строй и ушла на фронт канонерская лодка «Ваня». Вооружение: 4 пушки калибра 75 миллиметров, 1 —37 миллиметров и 10 пулеметов. Броня — тюки хлопка.
Вместе с канонерской лодкой «Ваня» в район боевых действий ушел и военный комиссар Волжской военной флотилии Н. Г. Маркин».
СОБЬЕМ!
Фронт. Только пять букв, но у любого человека это слово порождает множество мыслей, чувств. Одни, когда отправляются на фронт, представляют его местом, где непрерывно свершаются подвиги. Другим он видится огромным покосом, на котором хозяйничает неумолимый косарь — смерть. Есть и третья категория людей. Эти прекрасно понимают, за что будут драться, и идут на фронт, как на тяжелую, опасную и в то же время крайне необходимую работу.
Разные люди, разное у них представление о фронте, но у всех есть одно общее — волнение. Ни один человек не остается равнодушным, когда фронт наползает на него черной, клубящейся грозовой тучей.
«Ваня» с каждым часом все ближе и ближе подходил к фронту. Он торопился, плицы часто молотили по воде, и Волга будто кипела под ними.
А на палубе жизнь шла по точно установленному распорядку. Только больше обычного придирался боцман Макар Петрович, почти непрерывно зубоскалил Ефим Гвоздь, лишь грустные песенки наигрывал на гитаре Петр Попов. Гитара у него заслуженная: военмор Попов не раз брал ее в бой, когда шел в атаку на врагов. Вот во время одной из них и царапнула пуля гитару.