После к Ваньке подвалил,
От цепей освободил,
К Феде тихо повернулся
И хитро так улыбнулся:
«Здравствуй, Федя, милый брат.
Что не весел? Аль не рад?»
Царь тем временем бесился,
Головой о стенку бился,
Бил посуду, лил вино,
Посох выкинул в окно.
Гости этому внимали
И, как водится, дрожали.
Наконец угомонился,
Снова к Феде обратился:
«Череп, мол, разбей врагу».
Федя пискнул: «Не могу».
На колени опустился
И юлою закрутился.
А когда остановился,
Тоже в деда превратился.
Тот же взгляд и тот же нос,
Так же мал и так же бос.
Свистнул, дико завизжал,
Прыг в окно и убежал.
Гости выдыхнули: «Чудо!»
Царь обиделся: «Паскуда».
Водки треснул, закусил,
В угол сел и загрустил.
Леший на стол взгромоздился
И к боярам обратился :
«Тридцать восемь лет назад
Во дворец мой младший брат,
Федин лик, приняв, пробрался,
Огляделся, оклемался
И прижился. Опосля
Выкрал царское дитя.
В лес дремучий утащил,
А в палаты поместил
Между тем дитя другое,
Кровожадное и злое,
И тупое, словно дрын.
Это был внебрачный сын
Бабки Ёжки и Кощея».
«Удавить его, злодея!» -
Никон сдуру завопил.
Лыков клич сей подхватил.
И другие поддержали,
С мест проворно повскакали,
Царя батюшку свалили
И чем бог послал лупили :
Табуретом, черпаком,
Канделябром, каблуком.
Никон в ход пустил кадило,
Лыков самовар и шило.
Царский лекарь – купорос,
Повар – золотой поднос.
Шут – помойное ведро,
Бравый генерал – ядро.
Писарь – перья и чернила,
Конюх – вожжи и удила.
Бритву – царский брадобрей.
Плотник не жалел гвоздей.
В общем, всякий постарался.
За обиду отыгрался.
От царя остался блин
Да зубов гнилых аршин.
Гости враз повеселели
И десерт подать велели.
Снова ели, снова пили
И о прошлом говорили.
Федю лихом поминали,
Всех невзгод ему желали
И жалели, что зазря
Столько горя от царя
Самозванного хлебали,
Но меж тем, конечно, знали,
Царь был, в общем, неплохой,
Ну и что, что малость злой,
Ну и что, что портил рожи,
Вынимал тела из кожи,
Невиновных убивал,
Барахлишко изымал,
Терема в столице жёг,
Но зато был крут и строг,
Заграница вся дрожала,
Чернь за бога почитала.
И безропотно и в срок
Пятачки несла в налог.
Вечерело, час пробил,
Леший вновь заговорил :
«Гости, вам открою я
Настоящего царя».
С мест бояре повскакали,
Загудели, заорали :
«Где он? Кто он? Покажите!»
Леший молвил: «Погодите.
Всё открою, дайте срок.
Погодите лишь чуток.
Я уже тут говорил,
Что мой братец натворил.
Царское дитё украл,
В тёмной чаще передал
В руки злой Яге, она
В колдовстве была сильна.
Над царевичем склонилась,
Засвистела, закружилась,
Заклинанье прочитала
И дитё уродцем стало.
После ведьма учудила:
То уродство поместила
В бочку с брагой и потом
Отнесла в торговый дом.
Боле вас томить не станут
Леший подошел к Ивану
Низко в пояс поклонился:
«Вот ваш царь!» – и прослезился.
Первым Лыков подбежал,
Ваньке ноги целовал,
После вёл такие речи:
«Дескать, с самой первой встречи,
Как Ивана увидал,
Сразу в нём царя признал».
Никон не сдержался, встал :
«Врёт, паскуда, врёт, нахал,
Врёт, иуда, это я
Первым распознал царя».
«Что ж ты, батюшка, не лги.
Мы с тобой, чай, не враги». –
Лыков аж разволновался.
Только Никон не сдавался :
«Я как на духу, где хошь
Утверждаю: всё ты врёшь!»
Лыков дико завопил,
Приподнял и запустил
Свой увесистый бокал
В архиерея и попал
Бедолаге прямо в глаз.
Тот свалился и угас.
Тут Иван вмешался: «Будет.
Бог бояре вас осудит.
Ну, к чему кричать, ругаться,
Меж собой напрасно драться?
Будем, братцы, мирно жить,
Улыбаться и дружить».
Гости тотчас умилились,
Засопели, прослезились.
Лыков Никона поднял
И в сердцах облобызал.
Тут царица появилась,
Ване в ноги поклонилась:
«Если хочешь, милый мой,
Буду я твоей женой».
Ваня сразу согласился,
Тут народ развеселился,
Кто на радостях, кто спьяна
Громко славили Ивана.
Громче всех ура орал
Тот седой, глухой капрал.
Пир на славу закатили,
Полстолицы пригласили,
Не забыли и меня.
Я там пил четыре дня,
А на пятый перебрал
И под лавочку упал.
Утешало лишь одно:
Леший спал уже давно.
