Он насторожил уши, но те, у стены, еще больше понизили голоса, и дальше Варавва уже ничего не разобрал.
О ком они говорили?
Тут мимо по улице прошли люди, невозможно было расслышать ни слова. Но когда снова стало тихо, он опять кое-что расслышал, и он понял, что так оно и есть: они говорили о нем. О том, которого…
Странно… Варавва тоже о нем только что думал. Проходил под той аркой напротив дворца и как раз вспомнил. Ну а когда проходил мимо места, где тот уронил крест, снова, конечно, вспомнил.
И вот — эти тоже сидят и его вспоминают… Странно! Им-то какое до него дело? И зачем все время шептаться? Только рыжий, высокий иногда говорил чуть погромче, так что можно расслышать, видно, он чересчур был огромный для шепота.
Уж не говорят ли они про… про тьму? Про то, что, когда тот умер, стало темно!..
Он внимательно вслушался, так внимательно, что они, наверно, заметили. Вдруг умолкли, не говорили больше ни слова, сидели и смотрели на него искоса. Потом еще пошептались о чем-то — он ничего не расслышал. А после простились с высоким и ушли. Их было четверо, и ни один не приглянулся Варавве.
Варавва остался один с высоким. Он хотел было завести с ним разговор, но не знал. Как подступиться. Тот сидел, время от времени встряхивая большой головой, и у него кривился рот. Как водится у простых людей, он даже не пытался скрыть горя. В конце концов Варавва спросил напрямик, что его печалит. Тот удивился, посмотрел на Варавву круглыми голубыми глазами и не ответил. С минуту он доверчиво разглядывал незнакомца, а потом спросил у Вараввы, не из Иерусалима ли он родом. Нет, он не здешний. А разговор-то, похоже, как у них? Варавва отвечал, что родина его близко, в горах к востоку. Высокий, кажется, успокоился. Не верит он этим иерусалимским, так напрямик и сказал он Варавве, не верит им ни на йоту, почти все — разбойники и злодеи. Варавва усмехнулся и от души согласился с высоким. Ну а сам он откуда? Он-то? Ну, его родина далеко-далеко. Детские глаза попытались выразить, до чего она далеко. И как бы хотелось ему очутиться там, простодушно поведал он Варавве, там, а не в этом Иерусалиме, и больше нигде на свете не хотел бы он очутиться. Только вряд ли ему приведется увидеть родные места, жить и умереть там, как он думал когда-то. Варавва удивился. Отчего же? Что ему мешает? Каждый сам себе хозяин.
— Ан нет, — ответил высокий, глубоко задумался и прибавил: — Не так это, нет.
А зачем он здесь? — Варавва не удержался от вопроса. Высокий ответил не сразу, а потом нехотя выговорил, что это из-за Учителя.
— Учителя?
Да, неужели он про Учителя не слыхал?
— Нет.
— Нет? Про того, кого распяли вчера на Голгофе?
— Распяли? Нет, не слыхал. Почему распяли?
— Потому, что так ему было назначено.
— Назначено, чтоб его распяли?
— Ну да. Так сказано в писаниях. Учитель и сам это предсказал.
— Сам? И в писаниях сказано? — Варавва был несилен в писаниях и не знал ничего такого.
— Я тоже не знал. Но так там сказано.
Варавва охотно поверил. И все же — почему распяли Учителя, зачем? Все это очень странно.
— Да… По-моему, тоже. Не понимаю, зачем ему было умирать. И такой страшной смертью. Но так ему было назначено, он сам предсказал. Все исполнилось, чему надлежало быть. Он же столько раз говорил, — и тут высокий повесил свою большую голову, — что ему надлежит пострадать за нас и умереть.
Варавва посмотрел на него:
— Умереть за нас!
— Да, вместо нас! Пострадать невинно и умереть вместо нас. Ведь, ясное дело, виноваты-то мы, не он.
Варавва сидел, смотрел на улицу и больше не задавал вопросов.
— Теперь куда легче понять то, что он говорил, бывало, — сам себе сказал высокий.
— И ты хорошо его знал? — спросил Варавва.
— Конечно. Конечно, хорошо. Я был с ним с самого начала, еще когда он начинал там, у нас.
— А, значит, он из твоих краев?
— И потом я следовал за ним повсюду, куда бы он ни пошел.
— Почему?
— Почему? И ты еще спрашиваешь. Сразу видно, ты не знаешь Учителя.
— Почему это — сразу видно?
— Пойми, у него была сила. Непонятная сила. Он только скажет: следуй за мной! И ты за ним следуешь. И ничего другого не остается. Такая у него была сила. Если б ты знал его, ты бы не спрашивал. Ты тоже пошел бы за ним.
Варавва помолчал. Потом сказал:
— Да, наверно, он был замечательный человек, если все, что ты говоришь, правда. Но раз его распяли, выходит, не так уж велика была его сила?
— Ан нет, не выходит. Я и сам сперва так подумал — вот ведь что самое страшное. Что я мог хоть на минуту подумать такое! Но теперь я, кажется, понял, для чего нужна была эта позорная смерть, теперь я хорошенько поразмыслил и поговорил с людьми, которые лучше моего знают писания. Понимаешь, оказывается, ему, невинному, надо было все это претерпеть и даже спуститься в ад ради нашего брата. Но он еще вернется и докажет всю свою силу. Он воскреснет из мертвых! Мы в этом не сомневаемся!
— Воскреснет из мертвых! Да что за бредни?
— Не бредни! Наверняка воскреснет. Кое-кто думает — даже завтра утром, потому что это должно случиться на третий день. Он будто бы говорил, что пробудет в аду три дня, сам-то я не слышал. Но будто бы он так говорил. А завтра чем свет…
Варавва пожал плечами.
— Не веришь?
— Нет.
— Не веришь… да где ж тебе… Ты ведь не знал его. Но у нас многие верят. И правда, почему бы ему не воскреснуть, если он других воскрешал из мертвых?
— Воскрешал? Быть не может такого!
— Еще как может! Я своими глазами видел.
— Неужели правда?
— Истинная правда. Воскрешал. Так что сила-то у него есть. Силы у него на всех хватит, была б только охота. Была б у него только охота для самого для себя постараться. Покамест он ничего такого не делал. Зачем он, при такой своей силе, и дал себя распять?.. Да, знаю, знаю… Но понять это нелегко. Я, видишь ли, человек простой, и все это, брат, понять нелегко.
— Ты, выходит, не веришь, что он воскреснет?
— Нет, нет, я верю. Конечно, они говорят правду. Что Учитель вернется и явит свою силу и славу. Я в этом не сомневаюсь — и они же писания знают получше. И тогда пробьет великий час. Они даже говорят: начнется новый век, счастливый век, когда Сын Человеческий будет править в своем царстве.
— Сын Человеческий?
— Да. Так он себя называл.
— Сын Человеческий?..
— Да. Так он говорил. Но некоторые думают… Нет, никак не выговорю…
Варавва придвинулся к нему поближе.
— Что же они думают?
— Они… они думают, что он сын самого Бога!
— Сын Бога!
— Да… Но только, поди, неправда это. Даже оторопь берет. Лучше пусть бы он вернулся такой же, как был.
Варавва стал сам не свой.
— Чего болтают! — крикнул он. — Сын Божий! Сына Божьего — и распяли! Сам понимаешь, не могло этого быть!
— Я тебе уже сказал, что это, поди, неправда. И еще повторю, если хочешь.
— Какие же безумцы могут этому верить? — продолжал Варавва, и шрам под глазом у него побагровел, как бывало всегда, когда что-то выводило из себя Варавву. — Сын Божий! Какой же он Сын Божий! Думаешь, так он и спустился бы на землю! И стал бы бродить по твоим родным местам да проповедовать!
— Ну… почему? Это как раз могло быть. Почему бы и не по нашим местам? Край у нас, конечно, глухой, но откуда-то надо же было начать. — И высокий посмотрел на него так простодушно, что Варавва чуть не рассмеялся. Но он чересчур был взволнован для этого. Он весь дергался и все время подтягивал на плечо козью шкуру, хоть она вовсе не сползала с плеча. — Ну а чудеса, которые были после его смерти? — спросил высокий. — О них ты подумал?..
— Чудеса?
— Ты что, не знаешь, что, когда он умер, стало темно?
Варавва глянул в сторону и потер глаза.
— И что земля потряслась и Голгофа треснула снизу доверху в том месте, где стоял крест?
— Ничего подобного! Вы все это выдумали! Откуда ты знаешь, что она раскололась? Ты разве там был?
И вдруг высокий изменился в лице. Он с сомнением посмотрел на Варавву и тотчас опустил взгляд.