Философ с душой воина умолк Внимавшие ему опустили горящие глаза. Пылкий и свободолюбивый дух Гевонда глубоко взволновал Артака.
«Он свернет горы и рассечет моря!» – думалось ему. – Пойдем на врага! Победим насильника, чтоб жить свободно в родной любимой стране! – воскликнул он, с силой ударяя по рукояти меча.
Долго продолжалась горячая задушевная беседа молодого нахарара с пастырями-философами. Была уже глубокая ночь, когда Артак встал, чтоб склониться в прощальном привете перед присутствующими.
– Оставайтесь с миром до того часа, когда мы удостоимся свободы! – произнес он.
– Иди с миром, князь! – в один голос благословили его пастыри-философы, вставая.
Петухи уже перекликались в городе, когда Артак вышел за ограду храма. Арташат был погружен в глубокий сон. Лишь из окон дворца марзпана падал отблеск света на деревья. Там не спали, там что-то затевалось.
Артак добрался до удельного дворца, прошел в свою опочивальню, но долго не мог заснуть. Лежа с открытыми глазами, он смотрел в потолок. Он все еще находился под влиянием беседы с Гевондом. «Прав иерей! Сила народа – в познании самого себя. Не может сгинуть народ, познавший себя! Велика сила познания. Что представляет собой народ эллинов? Разве велико занимаемое им пространство? Но он дал Аристотеля, Платона, Софокла и Пифагора, он создал Акрополь, науки, философию, армию и мощное государство Мы также любим истину, науки и искусство. Мы создали прекрасный язык, которым свободно можно излагать Аристотеля и Платона. У нас есть философы, исследующие вселенную. Армянином был Тигран Второй, так же, как и Мушег Мамиконян. На протяжении веков мы противостояли Ассирии, Риму, Греции… У армянского народа есть дух, есть мысль, он – творец ценностей! Суждена ли нам гибель? Нет! Мы победим и персов. Залогом тому то, что у нас есть Вардан Мамиконян, Атом Гнуни, воины Арташата, народ Айрарата, юноши-всадники, Арцви, который копытами своего коня топчет персидских воинов. Нет, мы не мертвы! Мы живы, и мы будем жить во веки веков!..
Артаку доставляли радость эти мысли о силе народного духа. Стоит принять смерть за народ!
Лишь под утро подкрался к Артаку сон.
Долго не спал и Васак. Отсутствие князей развязало ему руки. Он направил конный карательный отряд в Айраратскую равнину для подавления народного движения, настойчиво стараясь через предателей выловить зачинщиков.
С Гадишо Хорхоруни и с Ар гаком Рштуни Васак часто совещался о том, как сломить народное сопротивление. Решено было направить Гадишо к другим нахарарам – к Манэчу Апахуни (хотя и присутствовавшему при составлении ответного послания, но державшемуся очень настороженно и в стороне от всех), к князю Арсену Габегуни, к Тироцу Багратуни, к Нерсэ Урца и некоторым другим нахарарам, – чтоб окончательно завербовать их и настроить против Бардана Мамиконяна и его сторонников.
Была выработана линия поведения и по отношению к персидским вельможам. Поскольку Васак поручил Гюту добиться их смещения, он стал заверять их в своей любви и дружбе. Часто приглашая Деншапуха с Вехмихром и Ормиздом на беседу к себе и угощая богатым ужином, Васак не переставал твердить им о своей преданности, стараясь лестью и восхвалениями усыпить их подозрения.
Не оставались в долгу и персидские сановники: по той же самой причине они старались заверить Васака в своей дружбе В его честь устраивались ответные богатые ужины, и его тоже не переставали уверять, что Хосрову даны указания хорошо говорить о марзпане при персидском дворе.
Умолкла столица после пережитых волнений. Получив от Васака подробные наказы всячески противодействовать Вардану, выехал в свой родовой удел и нахарар Артак Рштуии. Артак Мокац, с тоской и нетерпением ждавший дня его отъезда, с бьющимся от радости сердцем присоединился к нему.
Деншапух установил наблюдение за Васлком и Гадишо. Двоедушием и тайным предательством был отравлен, казалось, самый воздух Арташата.
Мраком своих лесов, сырой мглой своих глубоких, ущелий, сиянием своих горных вершин замыкал родовой удел князей Рштуни южное побережье Бзнунийского моря. Казалось, никто никогда не нарушал вековою покоя этого девственного края.
Замок Рштуни возвышался своими гранитными башнями среди окружавших его исполинских сосен.
У ворот, опустив голову на грудь, дремал привратник. Из замка не доносилось и шороха, хотя уже начинал подступать рассвет. Лишь петухи приветствовали рождение дня, да утренняя звезда печально тянулась своими тускнеющими лучами к лесам и ущельям.
В одном из отдаленных покоев замка меркло пламя светильника. На ложе полусидела осунувшаяся Анаит, не шевелясь и уставя свои большие глаза в одну точку, неподвижная, как мраморное изваяние. В углу, подложив одну руку под локоть другой и опираясь на нее подбородком, сидела ее младшая сестра Астхик и с грустью глядела на нее. Прикованная к постели Анаит, скедаемая непонятным недугом, таяла, как свеча; чувствовалось, что мысли ее далеко от этого замка, от этого туманного края.
Сестра, по-видимому, исчерпала уже все слова утешения. Но, стараясь рассеять Анаит, она и сама поддалась тоске. Те переживания, которые подтачивали силы больной, начинали угнетать и еще не знакомую с ними молоденькую девушку.
– Ну что ж, Анаит, – возобновила она свои уговоры, с жалостью и грустью глядя на больную сестру. – Чему поможешь думами?.. Пожалей свою молодую жизнь Изменившаяся до неузнаваемости Анаит не шевелилась и по прежнему смотрела в одну точку. Едва ли даже доходили до ее сознания многократно обращаемые к ней слова утешения. Ничто на свете, никакие мольбы не в состоянии были залечить ее рану. Она любила, и ничто не могло помочь ей: ей надо было одно – видеть своего любимого – Анаит! Слушай же меня, Анаит! – вновь окликнула ее Астхик.
Анаит не отвечала. Ее глаза были полны такой тоски, что у младшей сестры защемило сердце.
– Анаит!.. – в третий раз окликнула она.
Анаит взглянула на нее и вдруг с рыданием упала на подушку Казалось, слезы приносили ей некоторое облегчение.
– Я была спокойна, весела, здорова! Откуда же он явился и заполонил мое сердце?..
– Надейся, Анаит! Приходит время, и открываются закрытые двери! – утешала младшая сестра.
– Ах, Астхик! – вздохнула Анаит, закрывая глаза, – Пока это будет, я зачахну… Он приедет, будет искать меня – и не найдет, будет звать – и я не откликнусь.
– Знаешь, Анаит, ведь и меня посетила любовь! – улыбаясь, внезапно призналась Астхик.
Анаит грустно поглядела на нее и вздохнула.
– Да, да! – твердила Астхик. – Я от тебя заразилась, я тоже люблю!.. Только вот не знаю – кого… Мне тоже грустно! Я жду, а его нет и нет!
– Ах, Астхик, не поддавайся любви! Ты не знаешь, что это… Она увлечет тебя за собой в чужие края, и ты не вернешься… Ты думаешь, я здесь? Меня нет здесь!
Вошла высокая, еще молодая женщина с синими глазами и огненными косами. Судя по богатой одежде, она принадлежала к княжескому роду. Неслышно скользнув к Анаит, она с лаской коснулась ее лба.
– Анаит, дитя мое, ты извелась, довольно, – мягко произнесла она Анаит молча, широко раскрытыми глазами взглянула на мать; долго не отводила она застывшего взора и вновь задумалась, вновь унеслась мыслью, забылась.
– Ах, что же мне делать, что делать? – растерянно и безнадежно шептала мать.
– Пришла колдунья, матушка? – шепотом спросила Астхик.
– Ах, зачем ей приходить, чем она может помочь? Ведь мы не знаем, чем больна Анаит.
– Узнаем, матушка! Когда-нибудь узнаем…
– Будь она проклята, эта болезнь! Анаит с укором взглянула на мать:
– Не надо, матушка…
Мать через силу улыбнулась, горестно глядя на нее.
Дверь распахнулась. В сопровождении старой смуглой женщины вошел пожилой мужчина с суровым лицом; из-под густых бровей он оглядел Анаит и, подойдя, стал у изголовья. Это был отец девушек.
– Как она? – спросил он раздраженным голосом. Мать, с опасением взглянув на него, промолчала – Как тебе? – обратился он прямо к Анаит.