— Потрясающе! — фыркнул, полковник. — Гипноз?
— Нет. Это по факту было, — мотнул головой Сергей, — Это и есть запись с камеры наблюдения… Только вот, там ещё посетители были, они шарик не видели, но находились в ступоре… Такое ощущение, как в детской игре — «замри-отомри».
— Допустим, верю. На то он и Колдун, — хмыкнул хозяин кабинета. — Что ещё?
— Кхы., — Сергей кашлянул в кулак и замялся, подбирая слова, чтобы обрисовать мутную ситуацию. Ему сейчас было стыдно, как не было стыдно очень давно. Когда в детском садике, на тихом часе, он сходил под себя по маленькому.
— В общем, мы с барменом смотрели за движением хлебного шарика, пока дежурный охраны не озаботился, что тишина в зале, и не вышел из подсобки… … … К тому времени Колдуна в баре уже не было… Кхы…
Лейтенанту Сергею Краевскому, было жутко признаться, что он попал в такую ситуацию, провалился как ребенок, на первом же порученном ему деле. А ведь, днем так радовался, что Колдун вдруг включил телефон. И как на крыльях кинулся по его GSM координатам.
— Что ж, тебе предстоит большая работа, — вздохнул товарищ полковник, и сделал авторучкой какие-то пометки в ежедневнике на столе, — Кому он звонил, выяснил?
— Он не звонил, отправил смс на незарегистрированный номер. «Место и время тоже».
— Плохо…, - полковник постучал кончиками пальцев по столу, — Номер нужно пробить.
Проверить все камеры наблюдения в округе. Куда пошел Колдун после бара? Не может быть, что он не засветился. Это надеюсь понятно? Расширь зону поиска. По возможности установить место временного проживания. Доложить мне. И только! В контакт не вступать. Никакой угрозы применения оружия!
— Так точно, работа в этом направлении проводится, — с облегчением кивнул Сергей, он уже отослал сержанта Петренко проверить записи с ближайших камер. А на языке вертелся вопрос, и лейтенант решился:
— Олег Алексеевич, разрешите обратиться?
Полковник вскинулся:
— Ну?
— А почему его просто не взять? Не подключить, посты ДПС, СОБР? И почему нельзя угрожать оружием?
— Гым, — произнес Олег Алексеевич, теряя вид добродушного такого домашнего барбоса, и превращаясь в цепного пса с железной хваткой, — на первый раз прощаю,… Лейтенант ты у нас недавно, вроде как пару недель, но должен усвоить, что прежде чем вести дело, надо его хорошо изучить. Ваш предшественник вел его полтора года, и в материалах всё есть…. Чему вас только в академии учили?…, - проворчал полковник, а затем рыкнул — О результатах сообщать мне и только мне! И вот ещё что…. — подумав, произнес Олег Алексеевич, — Это, что ещё за мода у сотрудников расспрашивать, над чем они работают?! Ни какого панибратсва среди сотрудников, никакой информации лицам, не ведущим дело!
За окном громыхнуло. И холодные дождевые капли застучали и змейками поползли по оконному стеклу.
— Ты варела! — придвинувшись ко мне вплотную, доверительно сообщил хозяин дома, когда мы остались на кухне одни, словно для меня это было исчерпывающим объяснением. Мы сидели за столом на деревянных табуретках с точеными фигурными ножкам.
— И? — кивнул я, и ожидая продолжения исковерканному имени Валера.
— Если ты действительно Варела, ты выйдешь в ту дверь. Там кладовка, но для тебя это ДВЕРЬ! Там люди, они давно ждут твоей помощи! Им нужно открыть другую дверь, иначе они погибнут. Найди им правильную дверь…
— У меня тут жена, я как бы не могу пойти не зная куда один, и особенно не зная, когда вернусь… — пожал я плечами. — Может, сам откроешь?
— Когда бы ты ни вернулся, это произойдет через секунду, после того, как ты уйдешь… За это время с ней ничего не произойдет. Если же с тобой что-то случится, я клянусь заботиться о ней до конца своей жизни! Я двери не открываю! Я Векхтер! — хлопнул ладонью по столу хозяин дома.
— Ты не особенно хорошо выглядишь, — с сомнением и улыбкой произнес я, разглядывая хозяина и понимая, что он наверняка постарше меня не на десять лет, а как бы не больше. Смущала только молодая дочка, лет двадцати. Это во сколько же он её соорудил? Если моему сыну двадцать пять, как мне было при зачатии сына?
И хозяин, кажется, прочитал мои мысли.
— Я родился в тот день, когда умер Иван Грозный.
— Мои соболезнования, — брякнул я. Не люблю пафосный тон. И прикинул в уме, что это было лет пятьсот назад.
— Но пока я живу в этом доме, — продолжил векхтер, игнорируя мои соболезнования — то бессмертен, поскольку дом вне времени, и вне пространства. Увидеть дом, и попасть в него может только векхтер, который живет в нем, или варела! Бессмысленно объяснять, о функциях и возможностях варелы, ты сам должен их вспомнить, почувствовать.
— Исчерпывающее объяснение, — кивнул я. То, что предлагает мне этот старик — это шанс реально проверить, кто же я такой, тем более, что слишком много в моей жизни было малообъяснимого и необъяснимого вовсе. И что-то мне приходилось додумывать, дофантазировать себе, и жизнь каждый раз опровергала мои фантазии. Как же я устал от этой чехарды, от жизни, от самого себя. Внутренняя опустошенность, можно сказать, превалировала в душе. И хоть, я не мог сказать, что на сто процентов поверил старику, но его предложение несло надежду, наконец, со всем этим разобраться.
Проследовав до двери кладовки, ощутил знакомое покалывание в кончике пальцев и взялся за ручку двери. На меня нашло. Словно волной окатило последними воспоминаниями поездки по дороге в Шубенку. Такая была тоска на душе… …
Живу в автобусе, который едет по разбитой дороге. Стою, прижатый лицом к дверям, на задней площадке под завязку набитого автобуса. И вижу, как мелькает жизнь. Одни картинки сменяются другими. Бегут и пропадают за задним стеклом, замазанным грязью. И автобус подпрыгивает на ухабах и колдобинах и плюхает мутными лужами. Их брызги залепляют стекло и оно становиться всё более мутным и грязным. Сквозь сетку рыжей грязи всё больнее смотреть на прошлое. И трудно одним глазом смотреть в прошлое другим в будущее. В будущее через головы пассажиров. В будущее такое смутное и кряхтящее. И я смотрю в настоящее, в те образы что проходят. Но я не хочу их видеть. Не хочу, чтобы автобус вез меня неизвестно куда, туда … Туда, где меня никто не ждёт. Не хочу прокладывать себе дорогу локтями и ползти по головам, чтобы стать водителем и изменить маршрут. Откройте двери и дайте мне выйти! Дайте мне выйти….
Ох! Не о том мечтал Сергей Краевский, когда поступал в академию. То, что погони и перестрелки, это хреновая романтика проваленной работы, он узнал уже на первых этапах обучения, но в глубине души всё еще мечтал работать Штирлицем, где-нибудь за бугром, и желательно в штатах.
Вышло совсем иначе. По окончанию, он вернулся в родной Мухосранск (как с ненавистью именовал родной город), где в одноименном подразделении и занялся непонятно чем. Четырехэтажное здание областного отделения комитета, располагалось на улице Комсомольской, прямо напротив областного драматического театра имени Максима Горького. Мало того, что в отличии от благолепия театрального здания украшенного колоннами и лепниной на фасаде, фасад же комитета венчала серая бетонная выпуклость, весьма напоминающая массивную человеческую часть тела, хорошо хоть не разделенная посередине на ягодицы. А уж то, что за парадным входом были лишь плохо освещенные коридоры, да разбросанные вдоль них маленькие кабинеты, он совсем не ожидал. От обилия же документов, ему стало плохо. …. В сейфе его предшественника, скопилась такая груда папок, что разгребать её и изучать надо было бы пару месяцев. А этого совсем не хотелось.
— Что ж, — скрипнув зубами, сказал сам себе Сергей, — Надо, так надо… За пару ночей изучу.
И стал изучать…. Дело ему было поручено одно, это он знал точно. Но тут, же впал в ступор, поскольку не видел никакой связи между своим делом и тому, что он прочитал. Поскольку первой и самой старой папкой, оказалась папка из прошлого века, и имела явно милицейский вид внешне и внутренне, ведь речь шла о краже грузовой автомашины ЗИЛ, и о без вести пропавшем Иване Николаевиче Карпуке 1956 года рождения, уроженце деревни Семеновки. Оба происшествия тогда были объединены в одно дело, поскольку машина пропала вместе с водителем. Дело было закрыто за давностью лет ещё в двадцатом веке. Всё это было очень интересно, но на самом деле перед глазами Сергея всё еще крутился и крутился шарик из хлебного мякиша, и он никак не мог избавиться от ощущения, что это самое интересное, что он видел в жизни. Он понимал, что это бред, это наваждение, чушь, но что-то сидевшее глубоко внутри — утверждало обратное… Там что-то было за этим шарикам, что-то очень важное должно было открыться за его вращением….