День прошел незаметно. Кругом суета. Все что-то бегают, делают. Один Краевский чувствовал себя пятой ногой у собаки. Он вроде задание выполнил. Нового не было. А бегать и выпрашивать чем ещё помочь, не хотелось. Прочитав еще несколько листков, он в шесть часов вечера отправился домой. А дома отужинав гречкой с мясом, отправился давить диван. Из головы не уходили мысли. «Почему не сажают?». Чтобы преступники отстегивали конторе, за неприкосновенность? Мысль вздорная. Хотя как он заметил, некоторые сотрудники живут не по средствам. И хоть костюмчики недорогие, а вот автомобили себе покупают новые. Тот же Старостин. Но это мало вероятно, что так в наглую шантажом промышляют. С другой стороны, а кто знает сколько он копил на этот автомобиль? Может кредит взял, сейчас многие берут. Но тогда почему не сажают? Потому, что этих посадишь, другие воры придут. Других посадишь, третьи нарисуются. Так уж заведено, что человек стремится к власти не для воплощения лозунгов и предвыборных обещаний, а для самой власти. Власть это деньги, и возможность распиливать их по своему усмотрению. А компромат на нынешних хозяев контора собирает с единственной целью — держать на крючке. А там, как наверху решат. Фигурально выражаясь, при случае пригрозить пальчиком: «А-я-я-й! Незя!». А скажут «фас» — то и дать собранным материалам ход.
Но что делает полковник? Ему для чего-то надо было знать точно, когда Колдун остановится в одном месте. И вот он остановился. Уже второй день у себя дома. И ничего. Может, конечно, Олег Алексеевич собирается вызвать из центра специальную бригаду колдунов и экстрасенсов для задержания данного субъекта? Не пойдешь же и не спросишь. И есть ещё третья сила, есть некто пославший с заданием Новикова. И наверняка не Новиков, мошенник, убил Старостина, а именно тот, у кого есть связи с ЦРУ. Скорее всего, Старостин, когда вел Новикова — засек этого третьего, и поплатился за это жизнью.
Глава 8
Мы прибыли на место почти ночью. 700 км, отметил я по спидометру машины. Лагерь располагался не в лесу, как я предполагал, а на окраине небольшой деревни. Небольшой такой палаточный городок, обнесенный переносным забором и с неизменными сторожевыми вышками. Было холодно. Сыро. Грязно. Дожди превратили землю в толстый слой грязи, и ты с каждым шагом ноги утопали в ней по щиколотку. Мне в моей ветровке и кроссовках было крайне неуютно. Какой тут свитер в сумке? Тут фуфайку с собой надо было брать и кирзовые сапоги! Вызывало удивление, как из этой грязи Владимир Сергеевич умудрился выбраться в чистеньком костюмчике, словно приехал из Парижа, а не из этого Грязежополя. Впрочем, с моей одеждой и ночлегом было решено по-военному быстро. Затем был подан горячий ужин. Гречка с гуляшом. Сладкий чай, хлеб с маслом. С удовольствием поев, я забылся на раскладушке сладким сном.
Хмурое утро, было скучным и нудным, как отпевание покойника не опохмелившимся дьячком. Инструкции, инструкции, и ещё раз инструкции. Далее выдача приборов, инструкции по пользованию, инструкция по настройке, инструкция по записи. Инструкция для инструкции, и, наконец, напутственные слова Владимира Сергеевича.
— Миша… Михаил, я понимаю, что тебе, возможно, захочется пройти дальше, но у меня просьба…
— Приказ, — перебил его суровый капитан, с которым я шел в зону.
— Да, приказ, — кивнул для подтверждения В.С., - Не проходить дальше. Главное произвести замеры частотных характеристик. Я предполагаю, что именно излучения волн низкой частоты вызывает ужас и панику. Нам необходимо как можно точнее провести замеры, чтобы была возможность создать фильтр.
— Не беспокойтесь профессор. Приказ будет выполнен, — отчеканил капитан, играя желваками на лице. Я ему здорово не нравился, и он это не скрывал. Ещё бы! Он ветеран, уже несколько раз ходивший в аномальную зону, а тут ему салагу на плечи вешают. И носятся вокруг этого салаги, как вокруг новогодней ёлки.
— Хорошо, Володя, — пожал я протянутую руку В.С. Мурашова., - замеры сделаю, не волнуйся.
И мы с капитаном Федотовым в полном боевом снаряжении двинулись в путь. Помимо бронежилетов с запасными магазинами, наши плечи оттягивали рюкзаки с сухпаем, и приборами.
Зона, как выяснилось, начиналась буквально в двухстах метрах за болотцем у деревни.
— Значит так, — заговорил Федотов, словно сплевывая слова, а не выговаривая, — Мне похер, чего ты там умеешь… И кто ты по жизни. Хочешь жить — слушаешь меня. Хочешь жить — выполняешь всё, что скажу. Скажу, падай в грязь и землю ешь, значит, упадешь, и будешь землю жрать.
— А если на земле будет говно? — улыбнулся я.
— Значит, будешь жрать вместе с говном! — разозлился капитан и схватил меня за плечо, разворачивая. Мне показалось, что он меня сейчас ударит.
— Знаешь, сколько ребят полегло? Ни за что? За крохи какой-то информации для ученых? У меня приказ, привести тебя живым! Но если ты не будешь слушать моих приказов, лучше пусти себе сразу, как пройдем болото, пулю в лоб, чтоб мне твой труп было не далеко тащить!
— Тебя как звать по имени капитан Федотов? — спросил я, рассматривая его лицо.
— Александр Геннадьевич, — сплюнул капитан.
— Михаил, — протянул руку я.
Капитан презрительно посмотрел на мою руку, и пожимать не стал, молча, пошел вперед. Я двинулся следом. Под ногами зачавкало. Это ерунда, думал я, там сейчас в лесу трава и хвоя под ногами, и станет легче.
Утро вторника было продолжением вчерашнего дня. Та же суета и неразбериха. Шеф опять умчался куда-то на счет похорон. Привезли взвод солдат с воинской части. Они сидели с автоматами в грузовом автомобиле с затентованном кузовом, и не высаживались. Чуть позже пришел большой китайский автобус, походящий на саранчу переростка, с нависшими перед мордой как заячьи уши зеркалами заднего вида. Ближе к обеду часть офисных работников и работниц загрузились в автобус, остальные расселись по авто. И когда прибыл катафалк с гробом, процессия выдвинулась на кладбище. Краевский сидел в автобусе и, наблюдая за происходящим, чувствовал себя чужим. Всех что-то объединяло. Годы, проведенные на работе, какие-то сложившиеся уже личные и служебные отношения. Периодически проскакивали какие-то междометия, понятные им, и не понятные стороннему человеку, о том случае не знающем, и в тот период не работающим в коллективе. Даже к чопорной секретарше Надежде Константиновне, оказывается, относились совсем не так, как можно было подумать, а она в быту относилась к сотрудникам, как к своим детям, часто называя их просто по имени Костя, Петя, Дима… Если подумать, то так оно и было. Они приходили молодыми, когда она уже работала, и крепли, мужали и старели на её глазах. Вот и сейчас, когда они приехали на кладбище, и перед могилой поставили гроб с телом Старостина, глаза Надежды Константиновны были полны горя, и горе выплеснулось слезами. Слезы потекли по старому морщинистому лицу, и она, прикрыв лицо руками, держащими носовой платочек, тихо заплакала.
— Витенька… … такой молодой…
Краевский был взволнован. Он как губка впитывал в себя, эту вселенскую грусть, словно облако, опустившееся на окружившую гроб толпу. Рыдала жена Старостина, совсем ещё не старая женщина, вдруг разом постаревшая и осунувшаяся. Плакал маленький сын, лет десяти, прижимающийся к боку матери. Промакали платочками слезу родственницы и сотрудницы. Олег Алексеевич, вышедший вперед, в черном новом костюме произнес речь. Он говорил о том, что они всегда первые на страже государства, они всегда на боевом посту, и гибнут первыми. О том, что смерть их боевого товарища не останется безнаказанной. И Старостин всегда останется в наших сердцах, как верный боевой товарищ, погибший за правое дело. …