Краевский смотрел на покойного. Старостин лежал в гробу с совершенно бледным и отчужденным лицом, словно его это не касалось. Словно, не о нем это говорилось. И не его родные сейчас убиты горем. И Сергею было странно видеть покойного. И он догадался, что это кукла, это уже совсем не человек, которого все знали. Того человека нет. Его просто нет….
Потом, ещё кто-то, что-то говорил, но коротко, без апофеоза. Лейтенант Краевский до того был потрясен сделанным им открытием, что Старостина уже нет, а лежащий в гробу просто труп, что плохо понимал, о чем там и кто говорит. А когда гроб закрыли и опустили в могилу. Солдаты с автоматами, выстроившиеся в две шеренги по краям могилы, дали залп. Один. Второй. Третий. На гроб упали первые комья земли, брошенные рукой Олега Алексеевича. Потянулась очередь. А затем шесть человек солдат очень быстро закидали могилу, и на выросший холмик земли легли цветы…
— Сейчас как подойдем, ты услышишь шум в ушах, — негромко произнес капитан. — Как в ушах зазвенит, включай глушилку. Понял?
— Понял, — кивнул я.
Пока ничего я не слышал, не ощущал. Было впечатление, что там впереди в кустах, среди подлеска, глаза уловили какое-то движение, но звуков не было. Ни единого звука, кроме чавкающих звуков наших с капитаном шагов, и звука собственного сердца. Тяжела кольчужка, подумал я, пройдя всего каких-то метров пятьсот. А удобный рюкзак за спиной начинал обретать вес с каждым шагом.
А потом в ушах начал нарастать звук. Звук, словно перевозбужденного и настраиваемого на банкете микрофона.
— Уиу! Уиу! У-У-У!
Пора, понял я и нажал на кнопку датчика, прикрепленного на груди. Но на удивление звук в ушах не пропал.
— Кнопку нажал? — спросил обернувшийся ко мне Федотов, идущий на два шага впереди.
— Нажал, но звук в ушах не пропадает. Может глушилка не работает? — растерянно произнес я.
— Работает. Видишь, индикатор красным горит? А шум в ушах будет, пока барьер не пройдем.
Шум в ушах прошел так же внезапно, как и появился. И я начал слышать лесные звуки. Под ногами зашелестела трава, захрустели мелкие ветки. Затрещала сорока, предупреждая обитателей, что люди идут. А может, ей просто потрещать не с кем?
— Отключать? — спросил я.
— Бля-а…., - зашипел на мой запрос Федотов, — Тебе же сказано было, слушай моего приказа!
Сам Федотов, тревожно посмотрев по сторонам, перекинул автомат с плеча в руки и лязгнул затвором. Я автоматически повторил. Он остановился.
— Я тебе говорил взводить автомат?
— Нет.
— Боец, для тупых повторяю, слушать моего приказа!
— Но ты, же взвел?
— Я иду впереди, и принимаю удар на себя! И мне совсем не надо, чтобы идиот, идущий сзади, нечаянно нажал на курок! Я у тебя на линии огня! Ты мне в спину стволом тычешь! Ты автомат то в руках держал?!
— Держал.
— Не похоже, что служил…
— Военная кафедра в институте..
— Пиджак! — презрительно скривился Федотов, потом что-то покумекав, добавил. — Поставь автомат на предохранитель, и больше ни одного движения без приказа! Усёк!
— Я воль! Гер офицер! — щелкнул я предохранителем, и вытянулся во фрунт, с улыбкой на лице. Мне было смешно, когда офицер, возрастом чуть старше моего сына, учит меня жизни. Да, я не знаю воинских порядков, но это совсем не означает, что я по умолчанию дурак. Федотов немного поиграл желваками, испытывая острое желание врезать мне по морде, и пошел вперед. Туда, в ложбинку, начинающегося оврага, между двумя рощицами. Я постоял, посмотрел ему в спину, и подумал, что я бы туда не пошел. Очень удобное место для засады. Ты на виду, а если ударят с двух сторон, под прикрытием деревьев, то тебе хана. Однако, он ведет, он начальник и проводник. Желания поговорить с Федотовым я не испытывал. Поэтому пожал плечами и быстро пошел следом. И буквально через несколько секунд догнал капитана. Мы вошли в овраг. Глаза успели уловить движение справа и тут же капитан выстрелил. Раз. Потом ещё раз. Стрелял он не очередями, а одиночными. Поднял руку вверх, и я замер. Птицы стаей поднялись над головой от звука выстрелов и закружили в сером небе.
— Кар! Кар! Кар! — раздалось над головами.
Сердце учащенно забилось в груди.
— Видал? — негромко спросил капитан.
— Кого?
Федотов не ответил, а пошел в ту сторону куда стрелял. Я поплелся следом, и только подойдя ближе, увидел…
Его было совсем не заметно. Шкура желто-зеленого цвета осени, почти сливалась с опавшей листвой. Лежа на боку, он шумно и глубоко дышал, свистя дырой в боку, откуда толчками выходила синяя кровь. Большая зубастая пасть была открыта. Слюна стекала на землю. А большой как у коровы глаз с ненавистью и болью косился на нас. Капитан поднял автомат и прицелился в голову.
— Бах! — раздался выстрел.
Зверь дернулся всем телом и затих.
Всё ещё пребывая в некотором трансе, лейтенант Краевский стоял у ресторана, где проходили поминки, и курил вместе с сотрудниками. Он первый раз в своей жизни был на похоронах. Его деды и бабки жили далеко, и умирать в ближайшее время не собирались. Но Сергея покоробило, что время обеда за столом гости стали перебрасываться какими-то неуместными шутками, словно это корпоративный междусобойчик, а не поминки. И куда делась эта вселенская скорбь, царившая на кладбище? Выйдя же на перекур, люди, кажется, забыли, зачем они вообще здесь собрались. За столом то только умолкли, когда кто-то говорил очередной тост за упокой раба божьего. Сергея водка не брала. Что там три стопки? А вот, когда за компанию закурил, голова закружилась, и до него начал доходить не только хмель, а и то, чему эти люди радуются и смеются. Наверное, тому, что в отличие от покойного они живы, и они ещё могут, есть, пить, наслаждаться по возможности жизнью, и дышать этим воздухом, а не разлагаться в земле. И это подспудная реакция человеческого организма — отрицание смерти. Человек не хочет думать о том, что умрет сам. Скоро умрет. Поскольку для себя никто смерть не считает поздней гостью. Смерть всегда приходит рано. Всем хочется ещё пожить. Даже если нет уже никаких оправданий собственного существования. И жизнь не особо радует. И здоровья нет никакого. Сплошные болячки и мучения. Но жить хочется. Как угодно, но жить. Инстинкт это? Или что? Или просто страх небытия?
После поминок стали расходится. На сытый и полупьяный организм, какая уже работа? Некоторые, насколько понял, Краевский собрались отправиться дальше в ресторан, и посидеть уже по-настоящему. То есть без ограничений в алкоголе, и присмотра родственников погибшего. Сергею предложили пойти с ними, но он наотрез отказался и пошел домой.
— У нас три дня до места, и три обратно… и того, неделя, — подытожил свою арифметику Федотов, когда мы расположились на обеденный отдых.
— Три дня это до какого места? — переспросил я, — До того момента, когда ужас?
— Ужас тут кругом, — хмыкнул Федотов, погружая ложку в банку с тушенкой, — До места, где не пускает… два дня. А если удастся дойти до центра, аномалии, то три… Или мне зря песни пели, что ты сможешь провести до центра?
— Постараюсь, — кивнул я, захрустев сухарем.
— Вот до того как не пускает, сорок км, значит нужно делать двадцать км за сутки, а мы ещё десяти не прошли…
— Откуда ты знаешь, что не прошли? — спросил я, чувствуя по своим ногам и плечам, что уже сотню отмахал.
— Оттуда… — капитан расправил на земле карту. — Вот сейчас мы здесь, а нужно к ночи оказаться вот где…
Федотов ткнул пальцем в извилину на карте.
— Так, что сейчас доедаем, и рысью, и никаких перекуров!
— Я не курю.
— Рассказывай! Дыхалка у тебя не к черту!
— Извини дорогой, возраст.