Утро было ясное и солнечное. Подняли решетку подъемного моста. Сгорая от нетерпения, Проклятый первым вскочил в седло и, в нарушение правил протокола, стал подгонять солдат, седлавших лошадей и грузивших мешки.
— Быстрее, шевелитесь! — нетерпеливо покрикивал он.
Эммануэль, подтягивая подпругу седла, внимательно посмотрел на него:
— Торопитесь?
— Еще бы! Держу пари, я добуду сегодня семнадцать волчьих шкур!
— Семнадцать? — засмеялся Эммануэль.— Без оружия?! Любопытно будет взглянуть!
Следующие события произошли так быстро, что все от неожиданности оцепенели. Лошадь Олега внезапно встала на дыбы, потом галопом пересекла подъемный мост и с дикой скоростью понеслась к холмам. Первым пришел в себя Эммануэль. Он вскочил в седло и, громко крикнув: «За ним!» — помчался вдогонку. Охрана, опомнившись, понеслась вслед за ними. Первое время преследователи видели силуэт всадника, но тот мчался с такой бешеной скоростью, что через несколько минут исчез за косогором, и они окончательно потеряли его из виду. Какое-то время солдаты во главе с де Луваром шли по следу, но у реки Проклятый словно исчез. Ни выше по течению, ни ниже, ни на другом берегу они не смогли обнаружить отпечатков копыт. Либо Олега далеко унесло течением, либо он применил колдовские чары...
Вернувшись в замок, Эммануэль послал гонца к Ульмесу. Ему ничего не оставалось, как набраться терпения и ждать.
Узник вернулся в замок к полуночи. Он был с ног до головы покрыт дорожной пылью, лошадь вся в мыле. Спешившись у ворот, Проклятый подождал, пока поднимут решетку. Держа коня за холку, пересек двор в зловещей тишине и приблизился к Эммануэлю, неподвижно стоявшему на ступеньках лестницы. «Надеюсь, парень преуспел в своем деле, и ему удалось сделать то, о чем он так страстно мечтал. Иначе его страдания будут ко всему прочему еще и бесполезными»,— подумал Эммануэль, глядя на приближающегося юношу.
Замерев от страха, солдаты молча провожали Олега взглядом. Они знали, что сеньор суров и решения принимает мгновенно. Хотя как раз в этот день у него было достаточно времени на размышления.
Приговоренный приблизился к лестнице не отрывая взгляда от земли. Эммануэль уже неплохо знал своего подопечного и неожиданно все понял: «Он боится. Он прекрасно знал, что его ждет, и все-таки решился. Надо бы устроить ему настоящий ад, дать сорок, а лучше пятьдесят плетей. Вот только если он выживет, то опять примется за старое, черт бы его побрал!» Краем глаза де Лувар взглянул на Сальвиуса, с тревогой ожидающего его решения.
— Три месяца карцера! — отрезал Эммануэль и, развернувшись, удалился, не проронив больше ни слова.
В течение следующих нескольких дней Эммануэль был мрачнее тучи. Мысли об Олеге не давали ему покоя.
В субботу вечером он отправился в тюремную башню, чтобы снять браслет. К тому же сегодня де Лувар должен был присутствовать на экзекуции грабителя — свирепого и жестокого детины, которого пороли уже далеко не в первый раз. Под тяжелой плетью великан без устали извергал проклятия и ругательства. После тридцатого удара его отвязали и отправили на ночь в клетку.
Эммануэль спустился вниз, к карцерам, освещая ступени факелом. Камеры были настолько маленькими, что скорее напоминали ниши, выдолбленные в мощных каменных стенах башни. Все, за исключением самой последней, пустовали. Де Лувар вставил факел в крепеж рядом с ней. Олег сидел на соломе, прислонившись к стене. При виде сеньора он встал и приблизился к прутьям решетки. Стражники одели заключенного в тюремную коричневую робу, с ног сняли обувь.
Не поднимая глаз, он протянул руку сквозь решетку. Тюремщик молча вставил трилистник и снял браслет. Юноша потер руку и отступил обратно вглубь камеры.
Когда Эммануэль поднялся в пыточную, мэтр Обин взял у него факел:
— Пару раз я слышал, как он стонал. Из-за браслета, наверное. Но больше — ни звука. Он останется в карцере?
— Да. И надолго,—мрачно ответил ему сеньор.
В течение следующих нескольких недель Эммануэль и Олег не обменялись ни словом. Каждую субботу ровно в полночь де Лувар молча снимал браслет и каждое воскресенье снова надевал его Проклятому на запястье. За все это время юноша ни разу не посмотрел на него. Он старался как можно быстрее отступить от решетки и скрыться в темноте своего крысиного логова.
В камере не было ничего, кроме кучки соломы, кружки и лохани с водой — голые стены да решетка. Единственным источником света служило маленькое отверстие под самым потолком.
Проклятый сильно похудел и осунулся. На изможденном лице его глаза казались огромными. Белокурые волосы потемнели от грязи. На руке, которую он просовывал через решетку, виднелись следы от укусов.
— Он кричал вчера,— докладывал мэтр Обин Эммануэлю.— Очень громко. Громче, чем когда-либо.
Разлученный со своим другом, Сальвиус постоянно пребывал в мрачном расположении духа.
— Это слишком много — три месяца,— донимал старик Эммануэля, пытаясь разжалобить.— И кто вам сказал, что карцер для него лучше, чем плети?
— Естественно, хуже,— холодно ответил ему Эммануэль,— Но одновременно и лучше. Я питаю слабую надежду, что в следующий раз он хорошенько подумает, прежде чем решится на побег.
— Но ведь он вернулся в замок сам, добровольно.
— Сальвиус, приговоренный не должен выходить за ворота замка без меня, добровольно он вернулся или нет. Кроме того, он не должен общаться с кем бы то ни было без моего ведома. Протокол — это судебное предписание, которое надо соблюдать, неважно, нравится это заключенному или нет. К тому же у него небольшой выбор: либо я буду следить за соблюдением условий приговора, либо Регент, если я отправлю его к нему обратно. Надеюсь, ты понимаешь это?
— Регент не стал бы с ним церемониться, а просто убил.
— Смертный приговор ему вынес не Регент, а Верховный Трибунал, помнишь?
— Такие убийства по закону караются смертной казнью.
— Я знаю. Но его приговорили к браслету.
— Потому что у Регента было хорошее настроение.
Эммануэль минуту молчал, чувствуя поднимающееся в груди раздражение и пытаясь его побороть. Наконец, ему это удалось. Он сделал глубокий вздох и спокойно сказал:
— Сальвиус, за свою жизнь мне пришлось вынести уже семнадцать смертных приговоров. Если я не буду уважать решения других судов, получится, что на самом деле не верю в правосудие и семнадцать раз отдал приказ убить человека.
— Но существуют другие законы, кроме законов Трибунала... вы же понимаете, что он не заслужил ни смертной казни, ни Зеленого браслета...
— На каком основании ты так решил, Сальвиус? Тебе стало жаль его? Потому что он очень молод? Такой мужественный, обаятельный убийца, весельчак, умница, как он мог выколоть отцу глаза, отрезать ему пальцы, а потом еще и в камине поджарить? Ответь мне!
Сальвиус смутился и торопливо забормотал в ответ:
— Я только хотел спросить, зачем так долго держать его в карцере? Это же настоящая крысиная нора. Вы же понимаете, браслету совершенно безразличны ваши распоряжения! Колесики тикают, механизм работает. Вы это осознаете?
— Осознаю.
— Он не выдержит три месяца.
— Какая разница, выдержит он или нет? Преступник нарушил судебные предписания и должен понести наказание, поэтому останется в карцере на три месяца!
— Вы чересчур суровы...
— Нет, Сальвиус. Я всего лишь распоряжаюсь огромными владениями, на меня возложена ответственность заботиться о них и защищать,— он помолчал немного и добавил с горечью: — Наша жизнь в Луваре была бы куда более опасной, если бы я боялся крови или постоянно всех жалел.
В действительности Эммануэлю сильно не хватало Проклятого. Он скучал по его шуткам и смеху. А воспоминания о том, как юноша стойко переносит приступы, не раз поддерживали и вдохновляли де Лувара. «Мы все проиграли, правда, с той разницей, что он заплатит за этот проигрыш своей жизнью»,— подумал он, но вслух ничего не сказал, дабы не ранить и без того упавшего духом старика.