— Простите. Я постараюсь. Ненавижу неприятности,— и добавил: — Если когда-нибудь у меня будет собственная тюрьма, я прикажу ее отапливать. А то камеры у вас просто ледяные. В них можно сойти с ума и позабыть все на свете.
— Мне жаль.
Проклятый весело усмехнулся:
— Я не сержусь на вас. Вы же не можете один за всем уследить.
Эммануэль улыбнулся. Только Олегу он разрешал безнаказанно дерзить себе.
— Подойдите сюда, пожалуйста. Мне нужен ваш острый ум,— кивком головы де Лувар подозвал юношу к карте.
Он указал на изменения в расстановке флажков и вкратце изложил последние донесения отрядов: ни вдоль побережья, ни на границах не обнаружено никаких следов варваров. Патруль заходил довольно далеко на их территорию: пара сгоревших деревень, еще несколько брошенных — больше ничего.
По большому счету, Олегу нечего было добавить, но он обратил внимание на одну деталь, которая показалась Эммануэлю не особенно важной: Рилор отстроил для себя укрепленный лагерь.
— Возможно, он просто подражает вам. В таком случае, примет ваши условия игры. Но есть вероятность, что он сильно сомневается в прочности своей власти, иначе вряд ли так старался бы ее продемонстрировать. Вы видели его лагерь?
— Нет, к сожалению. Пока что о нем только ходят слухи среди крестьян.
— Как вы думаете, на побережье варварских земель водятся чайки?
Перемена темы разговора была настолько внезапной, что Эммануэль даже встревожился, но решил не показывать свое беспокойство, хотя и несколько замешкался с ответом:
— Само собой. Это морские птицы.
— В их землях, наверное, есть птицы, которых никто из нас никогда не видел. В вельтских текстах есть странные названия: соловей, колибри... — задумчиво продолжил Олег и вдруг совершенно неожиданно воскликнул: — Ужасный холод!
Несколько последующих дней узник оставался в таком же отрешенном состоянии, словно только что очнулся от очень долгого сна и с трудом узнает все вокруг.
Постепенно, однако, молодость брала свое — силы, а вместе с ними живость возвращались к нему. Раны на руках понемногу затягивались.
Эммануэль пригласил его поехать с ним на разведку, как только он будет в состоянии крепко держаться в седле. Однако приглашение сопровождать вместе с сеньором отряд до границы не просто удивило Олега — в его глазах мелькнул страх.
— Вы провели в карцере целых три месяца,— пояснил де Лувар свое неожиданное приглашение.— В следующий раз, если осмелитесь на побег, то проведете там уже четыре, потом пять и так далее. Когда доведете срок до двух лет, вы окончательно успокоитесь, я полагаю. Так что я не намерен лишать вас этих прогулок.
— Спасибо,— ответил Олег.— Ваше великодушие, сеньор, поистине удивляет.
Как только его руки зажили до такой степени, что смогли держать перо, он вновь принялся за переводы вельтских текстов. И вскоре преподнес Эммануэлю один из них:
— В знак признательности и уважения...— улыбнулся юноша.
Это была поэма. Она заканчивалась так странно, что Эммануэль прочел пару последних строк вслух:
— «В лице человека умершего кто может быть уверен, чье имя на нем начертано?» Любопытно, но неправильно!
— С чего бы?
— Почему именно «в лице»?
— Я перевел три народные песни-плача и пятнадцать поэм. А надо было бы вместо этого перевести для вас правила грамматики, они понятнее! — засмеялся Олег, но тут же осекся, смутившись, как бывало иногда, когда он чувствовал, что переходит границы дозволенного: — Простите. Грамматика, конечно, тоже очень интересная наука... Послушайте лучше, я вам прочту.
Он прочел несколько строк на вельтском.
— Это очень напевная поэма. В ней звучит упрек, такое легкое негодование, досада. А еще в ней много грусти... Слышите?
— Нет. Для меня песня — это, прежде всего, слова... Наверное, я мало интересуюсь птицами,— улыбнулся Эммануэль.
— Это надуманные оправдания,— засмеялся Проклятый.
Внимательно взглянув на Проклятого, Эммануэль вдруг осознал, что тот стал выше ростом и раздался в плечах и совсем скоро ему понадобится брадобрей.
Сеньор свернул свиток с переводом:
— Вы давно интересуетесь птицами?
— Да,— вздохнул Олег.— С тех пор как помню себя... Хотя, как вы знаете, у меня больше нет прошлого. Птицы так свободны и так одиноки. И невинны. Они похожи на лето, которое никогда не сменится зимой, на ребенка, который никогда не умрет, на еще не оступившегося преступника, на все, что не знает поражения...
— Вы называете преступление поражением?
— Самым разрушительным в своей жизни. Если бы была возможность просить Регента...— Он внезапно осекся.
— Я подумаю над вашими словами, а пока хотел бы спросить вас кое о чем. Я читал бумаги суда...— Эммануэлю на миг показалось, что в глазах юноши мелькнула боль.— Скажите, все, что в них написано,— истина? Все верно, до последней запятой?
— Да.
— Вы сейчас говорите мне правду? Вы помните все, что случилось тогда? Вы хорошо помните тот день?
Олег опустил глаза и, глядя в пол, твердо сказал:
— Я помню все, что делаю.
— Вы не похожи на человека, способного совершить такое преступление...
— Возможно, но это так.
— Но вы не выглядите жестоким.
— Откуда вам это знать? Вы видели меня только безоружным,— Проклятый оторвал взгляд от пола и посмотрел на него.
Меньше всего Эммануэль ожидал увидеть в его глазах столь жгучее сожаление. А потом в них снова мелькнула боль.
— Извините меня. Я, кажется, злоупотребил своей властью, а у меня ее и так слишком много.
— Мы вроде разбирали мой перевод? — улыбнулся Олег.— Поэму обсуждали.
— Вельты...— задумчиво протянул Эммануэль.— Помните, когда вы прибыли сюда, то продекламировали нам с Сальвиусом что-то на вельтском языке, а потом рассмеялись?
— Помню, конечно. Это невозможно забыть,— улыбнулся Олег.— «Малина вассим Систелема ульмэ».— Его глаза засветились лукавством.
— Это какая-то шутка?
— Вроде того. Однажды я переведу вам эти слова, и вы посмеетесь вместе со мной. Заранее прошу меня простить, монсеньор, но все-таки вам будет не так весело, как мне.
Первые караваны потянулись в Лувар, когда на холмах зацвели нарциссы. Вместе с торговцами в замок прибыли свежие новости. Некоторые из них были безрадостны, другие удивили. Рассказывали, что в Систели отслужили торжественную панихиду по умершему принцу. Его преосвященство во время службы стоял бок о бок с Регентом. Разгневал ли правитель Бога или нет, но в последнее время его преследовали мучительные приступы болотной лихорадки... Стало известно, что его преосвященство посетит земли Лувара и Ларви, несмотря на плохие дороги. Сын Регента Луи женился на младшей дочери сеньора Иллири. Поползли слухи, что юная красавица уже ждет наследника.
— Новая династия. Регент скоро умрет, и его сын займет трон. Пройдет сто лет, и кто тогда вспомнит о несчастном ребенке, злодейски убитом в Бренилизе? Новый поворот истории — новые жертвы. Время отбрасывает все ненужное,— ворчал Сальвиус.
Шевильер однажды не выдержал и начал подтрунивать над стариком:
— Ты не пробовал поэмы писать, Сальвиус? Может, юный принц был последним отпрыском вырождающейся династии, а этот наследник, которого носит мадам, станет великим королем, о котором ты так мечтаешь.
Лекарь подпрыгнул от возмущения:
— В жилах убийцы течет не кровь, а вода! — негодующе воскликнул он, процитировав систельскую пословицу, но тут же опомнился и бросил быстрый взгляд на Олега.
Повисла неловкая пауза.
— Да-да,—забормотал Шевильер и попытался загладить свою оплошность, сменив тему: — Так когда нас собирается посетить его преосвященство?
В ответ раздался одинокий, по-детски веселый смех Проклятого, такой искренний и заразительный, что все заулыбались вместе с ним.
— Сальвиус, вода не так уж плоха. Она свежа и чиста. К тому же утоляет жажду,— произнес юноша.