***
Если бы меня спросили — «Какой период самый тяжёлый в твоей жизни?» — я бы однозначно указала на последние два месяца. Никогда, никогда за всё моё существование на этой планете я столько не лицемерила, как за эти два месяца… Улыбалась, когда не хотела улыбаться, говорила то, что не хотела. И такой жалкой я тоже себя ещё никогда не ощущала: было противно от самой себя.
И ещё отвратительней было от того, что Наташа — ныне она была девушкой Шурика — была потрясающим человеком. Слегка нерешительная девушка, но с добрым сердцем и сострадающей душой, которая была белой вороной в своём классе из-за неспособности отказать в помощи. Я искренне захотела ей помочь — и стать ей подругой; уверена, ей подруга была необходима.
Но… в её жизни было слишком мало событий, которыми бы она хотела поделиться со мной; и почти все эти события были связаны с Шуриком. Я жутко ревновала и с трудом сдерживала свою злость, когда она мне рассказывала об их свиданиях — и ненавидела себя за то, что злюсь на неё. Эта милая девушка ведь не желала мне ничего плохого…
Тем не менее, никто в классе не усомнился в моей игре: все были искренне убеждены, что я рада за Шурика и Наташу. И Шурик с Наташей были в этом уверены — ведь они оба высказывали свои восторги друг о друге именно мне; не думаю, что они стали бы это делать, подозревая о моем пагубном чувстве к Саше.
Правда, порой я чувствовала взгляд Говоруна — и я не сомневалась, что он всё знает. И его презрительный взгляд давал мне сил, как бы это глупо ни было. Все вокруг считали меня хорошей, не зная, какая же я отвратительная на самом деле; но не он. Он знал, что я лицемерю, он знал, что я вру всем этим людям, он знал о моей гнили — и он меня презирал. И я была благодарна Стасу — возможно, он замечал мои благодарственные взгляды; эти взгляды и составляли всё наше общение, никто из нас не стремился поговорить вживую.
— Вареник, ты знаешь, что ты чудо? — промурчал Шурик, приземляясь за парту напротив меня и отрывая от очередного благодарного взгляда в сторону Говорункова.
— Что? — я резко повернула голову обратно к Шурику и замерла. Никогда не видела у него такого взгляда — глаза были сужены и с настоящим недоверием (милый Шурик — и вдруг смотрит с недоверием?!) смотрели на… Стаса? Говорункова? К слову, именно Саша прозвал его «Говоруном», и, наверное, только Саша до этого был настроен по отношению к нему вполне доброжелательно, несмотря на всю колючесть Стаса.
Я вновь посмотрела на Стаса — он тоже смотрел на Шурика, и его взгляд тоже не предвещал ничего хорошего. Но если для Говорункова это нормальное состояние, то для Шурика…
— Саша? — неуверенно окликнула я своего любимого друга, и он сразу же словно очнулся и направил свой ясный взгляд на меня. Я углядела в его карих глазах незнакомое мне до этого чувство, и стало не по себе. — У вас что-то случилось со Стасом?
— У нас — нет, но, кажется, случилось у вас, — он произнёс это медленно, внимательно вглядываясь в моё лицо. Такое ощущение, будто Шурику не нравились наши с Говорунковым переглядывания… Господи, не стоит мне быть счастливой только потому, что Шурику это не нравится! Успокойся, Вареник!
— С чего ты взял?
— А то по его сальным взглядам на тебя не понятно! — неожиданно взорвался Саша, подскочив со стула и заставив меня вжаться в свой. Взгляды всех в классе устремились сейчас на него — Шурик, фыркнув, с неожиданной для него ловкостью обойдя все парты, покинул класс.
Тишина, в которой я слышу быстрое биение своего сердца.
— Кажется, у кого-то ПМС и галлюцинации на этой почве, — хриплый голос Говорункова прервал застоявшуюся тишину, и парень сразу же с равнодушным видом начал рисовать в своём альбоме, когда все взгляды с меня переметнулись на него.
***
После этого происшествия Шурик стал меня избегать настолько, насколько это возможно, повергая меня в настоящее отчаяние: своим безумным поведением он дарил мне надежду. Надежду, что я ему, чёрт возьми, действительно нравлюсь, как девушка! Если бы это было братской ревностью… стал бы он меня избегать? Не думаю… Или же мне просто хотелось верить в это.