Освобожденная от них, Варенька радостно улыбнулась, но тут же насупилась, заметив рядом с лицом матери незнакомое лицо, усеянное морщинками.
— Глупышка моя! — Катя чмокнула дочурку в щеку. Светлые кудряшки, затейливо свернувшиеся на лбу, маленький нос с нежно-розоватыми трепетными ноздрями, большие, круглые, пытливые глаза придавали девочке особую прелесть. — Ну чего ты расстроилась? Это твоя бабушка Ульяна, моя мама. Я тебе о ней много говорила.
Варенька недоверчиво посмотрела на ласково улыбающуюся бабушку и потянулась ручонками к матери:
— К тебе…
— Радость моя! — Катя подхватила дочурку на руки. — Смущается.
— Ничего, успеем еще познакомиться, — любовалась внучкой Ульяна Гавриловна. — На тебя похожа. И волосы такие же светлые были, а потом потемнели. И лоб, у нас в роду все были лобастые. А глаза — чисто твои…
— И твои, — шепнула Катюша.
Старая мать хотела что-то ответить, но от волнения перехватило вдруг горло, а глаза наполнились слезами. Она поспешно отвернулась, туже стянула платок на голове и, справившись с собой, захлопотала:
— Так что ж это я?.. С дороги вы, наверное, устали, голодны…
— Не беспокойся, мама. Ехали мы хорошо, и кушать было что.
— Ну какая еда в дороге? А у меня суп с грибками. Еще с сорокового тянутся. В том году на грибы урожай был. Старики говорили — к войне…
— А я уже и не помню, когда их ела, — улыбнулась Катя и, подняв выше дочку, с гордостью сказала: — Большая?
— Хорошая. Не видела, а вот такой ее себе представляла. — Ульяна Гавриловна поцеловала пухленькую руку внучки и как бы вскользь спросила: — Ну, а Саша как? Здоров?
Катюша не ответила.
Стройная, крепкая, с высоко поднятой красивой, гордой головой, она свободной рукой потрогала волосы, собранные на затылке в тугой пучок, вернулась к кровати и опустила на нее дочку.
— Сиди здесь.
— Нет.
— Куда же тебя? Мне нужно с дороги переодеться и тебе платьице достать. А то бабушка подумает, что ты всегда такая замарашка.
Очевидно, довод показался Вареньке убедительным, и она сразу притихла.
Ободряюще подмигнув ей, Катя направилась к чемодану.
Ульяна Гавриловна проводила дочь беспокойным взглядом, приглушенно вздохнула и принялась накрывать на стол.
«Не ответила, — недоумевала она. — С чего бы это?.. Наверное, Сашу в армию проводила. Так почему ж не сказать? Для всех время трудное… А может, что другое случилось?»
Ей всегда представлялось, что ее единственная дочь Катюша счастлива в своем замужестве. Письма от нее приходили не часто, но в них не чувствовалось даже маленького намека на то, что она не ладит с мужем. Обычно о нем она писала коротко: «Саша здоров. Опять работает над новым проектом. В архитектуре ему везет, многие даже завидуют». Сообщить что-нибудь о себе она забывала. Зато о своей дочурке Вареньке рассказывала все подробности. Как та спит, говорит, смеется, ходит, кушает — все это служило основной темой каждого письма. Никакого чувства тревоги они, понятно, вызвать не могли. Ульяне Гавриловне хотелось навестить дочь, посмотреть, как она там живет, но до войны съездить не успела, а уж потом всем было не до разъездов.
«А может, зря тревожусь? Приехала, потому что соскучилась. Ведь и я сколько раз собиралась к ним…»
Заметив, что мать вынимает из буфета тарелки, Катюша оставила чемодан, из которого доставала платья.
— Не хлопочи, мамочка. Я ведь сказала, мы сыты…
Но мать настояла на своем:
— Время обеденное…
Свой дневной паек хлеба она разрезала на аккуратные ломтики и подвинула поближе к тому месту, где должны были сесть дочь и внучка. Затем распорядилась:
— Бери мыло и полотенце, Вареньку с дороги умоем. Я теплой водички подам.
Она принесла из кухни таз, поставила его на табурет и налила в кружку воды.
— Ну-ка, внученька, давай мыться.
Варенька недовольно надула губы.
— Я сама.
— Очень хорошо. Подставляй ладошки.
Девочка нерешительно протянула руки над тазом, исподлобья взглянула на бабушку и чуть заметно улыбнулась.
— Начинается дружба, — засмеялась Катюша. — Ты ее, мама, не особенно балуй. Она у меня с капризами.
— А ты думаешь, у тебя их было мало? — усмехнулась Ульяна Гавриловна и ласково поглядела на дочь.
Катя успела переодеться. В темно-вишневом шерстяном платье она выглядела свежо и совсем молодо.
«Непохоже, чтоб у нее неприятности были», — немного успокоившись, подумала Ульяна Гавриловна и сказала:
— Платье тебе к лицу.
— Нравится? — оживилась Катя. — До войны шила.