— Ну что ж, пусть погостит немного.
Радостная улыбка озарила лицо Екатерины Ивановны, и она облегченно перевела дыхание.
— Все? — спросил он.
— Да, — попятилась она к двери.
— Только предупреди, чтобы она не шумела, — добавил он и углубился в свою работу.
Екатерина Ивановна вернулась к дочке сияющая.
— Папа Геннадий Ксенофонтович разрешил тебе остаться.
— А разве он мог не разрешить?
— Не говори, пожалуйста, глупостей. И запомни: он композитор, ему нужна тишина. Не вздумай петь.
— А я не пою, я читаю. Мне даже грамоту во Дворце пионеров дали.
Мать увела дочку в кухню.
— Обедать будешь здесь, — объявила она. — Я и кровать-раскладушку тут тебе поставлю. Сюда папа Геннадий Ксенофонтович не заходит.
— Он очень сердитый? Ты его боишься?
— Ну, конечно, нет. Просто он много работает, устает, нервничает, — попыталась успокоить дочку мать, но в этот момент из комнаты донесся негромкий, однако властный голос Геннадия Ксенофонтовича: «Катя!» Она на бегу сорвала с себя передник, который только что надела, и выбежала за дверь, едва успев сказать Вареньке: — Побудь здесь, не выходи.
Боясь шевельнуться, девочка сидела на табуретке и украдкой водила глазами, осматривая кухню.
В прихожей послышались неторопливые шаги. Геннадий Ксенофонтович сказал: «Меня не жди, я поздно». Затем скрипнула входная дверь и щелкнул замок.
Подстрекаемая любопытством, Варенька на носках подкралась к окну и осторожно из-за занавески глянула во двор. По мокрому от недавнего дождя тротуару, старательно обходя лужи, неторопливо удалялся невысокого роста, узкоплечий, немного сутулящийся мужчина в синем осеннем пальто и зеленой велюровой шляпе. Неказистый вид его вызвал у Вареньки чуство пренебрежения.
«И его боится мама, — удивилась девочка и, представив мощную фигуру отца с его большой красивой головой, подумала: «Его она, наверное, боялась еще больше».
Проводив мужа, Екатерина Ивановна вернулась оживленная и повеселевшая.
— Папа Геннадий Ксенофонтович ушел и возвратится поздно ночью, когда мы будем спать, — громко сообщила она и засмеялась: — Теперь мы одни в квартире!
Мать и дочь вошли в комнату, где стояла мягкая мебель, обтянутая бордовым плюшем, и раздвинули тяжелые шторы на окнах. В комнате сразу посветлело и будто прибавилось воздуха.
Девочка посмотрела на оконные стекла, на которых вздрагивали от ветра не успевшие высохнуть дождевые капельки, и немного загрустила.
— Здесь на дворе пасмурно и сыро, а там, у папы, солнце и тепло, — вздохнула она…
И опять началась для Вареньки новая жизнь. Правда, здесь не было так весело, как у папы, но все же лучше, чем у тети Лины. Рядом находилась мама.
К своему месту на кухне девочка быстро привыкла, научилась говорить с матерью шепотом, понимать ее со взгляда. С этой необходимостью Варенька легко смирилась, но ее беспокоили вечные страхи, как бы не попасть на глаза Геннадию Ксенофонтовичу. Выручало то, что он большую часть суток проводил в театре, а когда бывал дома, работал в своей комнате и никогда не заглядывал на кухню, где девочка в эти часы отсиживалась. Возможно, он и сам избегал встречи с падчерицей, во всяком случае даже вида не подавал, что помнит о ее присутствии в квартире.
В большом жилом доме трудно укрыться от пытливых глаз соседей.
Скоро в центре двора, где под кособоким старым тополем стояла широкая зеленая скамья, на которой всезнающие пенсионеры любили в ясные дни коротать свой досуг, повелись разговоры:
— И чего Катерина держится за своего плешивого композитора? — поправляя на плечах клетчатый плед, возмущалась пожилая, рыхловатая женщина в желтой вязаной шапочке. — Да привелись на мой характер, — она грозно уперлась кулаками в полные бока, — я бы ему в момент показала, как со мной не считаться. Или я хозяйка, или вон из дому!
— Так то ж ты, Андриановна, — добродушно усмехнулся седоусый старик, несмотря на теплую погоду, обутый в высокие серые валенки. — На тебя как на каменную гору положиться можно.
— А разве не правда? — вызывающе подняла она голову. — Рано овдовела, но одна шестерых выкормила.
— И я то ж говорю, — разводя пальцами концы длинных усов, согласно закивал старик. — Ты нашей, рабочей кости человек. Надежный. Самостоятельный.
— Так ведь и Катеринина мать не принцессой была, — заметила Андриановна.
— А принцессу воспитала, — продолжал старик, с трудом передвигая ноги, еще в молодости простуженные на торфяных работах. — С виду красивая, а для повседневных трудностей очень даже хлипкая. Сама ищет, на кого бы опереться. Вот попался ей этот лысый, она к нему. И, заметь, оторваться боится, чтоб, значит, без опоры не остаться. Потому как на свои руки-ноги полной надежды не имеет. Бывают, брат, такие. С детства родители к труду не приставят, вот и мается человек всю жизнь, находясь от другого в совершенной зависимости. Тут уж ни воли, ни доли, а про человеческую гордость и не спрашивай. Одно, можно сказать, унижение остается, потому как, значит, не на собственном иждивении находится, а из чужих рук хлебушек кушает.