Сборник "Варфоломеевская ночь: Событие и споры" отражает одну из тенденций современной культуры и историографии как ее части, а именно — стремление показать разность подходов к историческому сюжету, не осуждая ни один. Не вынося приговора ни одной из концепций, не отвергая категорически ни один аргументированно представленный взгляд, авторы и составители сборника проявляют ту самую толерантность, которой решительно недостает как в событийной жизни, так и подчас в научных дискуссиях. Кроме того, этот подход дает возможность составить максимально емкую, объемную картину исторического события.
Я думаю, будет несправедливо не сказать, как много здесь есть лично от П.Ю. Уварова, который пришел к идее такого сборника естественным путем историка, каким он и является, историка реальности, конкретности, применяющего самые современные и разнообразные подходы к ее воссозданию.
Я хотела бы сказать еще о нескольких статьях. М.С. Бобкова закончила свою интересную работу, окрашенную, индивидуализированную и вместе с тем абсолютно научную, словами, что в зеркале истории — мы сами. Я хотела бы присоединиться к этому тезису не без некоторой естественной печали. Да, мы таковы. Увидеть себя в зеркале Варфоломеевской ночи — это честно, но трудно, больно и очень строго в смысле самооценки.
Мне довелось записать для телевидения комментарий к показу знаменитейшего фильма Гриффита "Нетерпимость". Варфоломеевская ночь составляет один из сюжетов этого великого и непризнанного фильма с диагнозом, который он ставит человечеству, пытаясь этот диагноз изменить. Фильм не мог иметь кассового успеха, потому что великий Гриффит там скорбно говорит людям: вы ужасны. И я, мол, не вижу никаких шансов на ваше изменение, хотя и призываю к этому. В этом смысле зеркало Варфоломеевской ночи и на сегодняшний день перекликается с моим видением человеческой истории. Несколько лет назад я сформулировала это в статье, опубликованной в журнале "Родина", — "Мира без войны еще не было". Понятие "мир" пока является утопией, нашей мечтой, а война — абсолютной реальностью. Война в широком смысле слова, в каком это можно применять к войне и идей, и религий, и конфессий, например, в Варфоломеевской ночи.
В сборнике "Варфоломеевская ночь" в разных материалах проходит великолепная мысль о том, что сама идея мирного сосуществования конфессий, сама мечта об этом, стремление к ней, какая бы мотивация и сложнейшая дипломатия за этим ни стояла, в общечеловеческом смысле прекрасна, но, как и все прекрасные замыслы человечества, пока нереализуема.
Развивая идеи, высказанные в статье М.С. Бобковой, мне хотелось бы кое-что добавить. У меня есть свои впечатления от такого рода работы историков. Известные примеры подобной работы — это В.И. Райцес в качестве консультанта замечательного фильма Глеба Панфилова "Начало". Именно поэтому фрагменты с Инной Чуриковой в роли Жанны Д’Арк, гениально ею сыгранные, не омрачены ни ляпсусами, ни неряшливостью, которая подчас так свойственна нашей кинематографии, а еще более зарубежной. Некоторый опыт есть, и хорошо, что он развивается. Не так это часто случается, чтобы настоящие историки с чувством долга, ответственности брались за этот адский труд.
Несколько слов в связи со статьей О.В. Дмитриевой. Взгляд на Варфоломеевскую ночь из Англии очень интересен. Автору удалось воссоздать по многочисленным и разнообразным источникам восприятие Варфоломеевской ночи в различных кругах английского общества. Картина, представленная О.В. Дмитриевой, не только дает яркое представление об умонастроениях на северных берегах Ла-Манша, но и вносит существенную лепту в освещение истории сложных взаимоотношений английского и французского королевств. Я хотела бы только предложить некоторые дополнения.
Противоречия между этими королевскими домами (а затем странами) были основным стержнем международной жизни Западной Европы на протяжении всей средневековой истории. Попытка смягчить их и добиться хотя бы частичного сближения давно традиционно враждующих королевских семейств, наметившаяся в XVI в., имела свою предысторию в конце XIV — начале XV в.
В 1396 г. в Париже был подписан англо-французский мирный договор, который, в отличие от других договоров эпохи Столетней войны, не венчал собой завершение этапа военной активности соперничавших королевств. Парижский мир представлял нечто вроде личной унии между правителями государств, находившихся более полувека в состоянии войны. Не решая ни одного спорного вопроса, он провозглашал "добрый мир и любовь" между французским королем Карлом VI и его "возлюбленным сыном" — последним Плантагенетом Ричардом II Английским. Условием сохранения "доброго мира" объявлялся брак 29-летнего овдовевшего Ричарда с 9-летней принцессой Изабеллой — дочерью Карла VI. В том же году близ Кале состоялась торжественная встреча королей и венчание Ричарда с Изабеллой.