И когда Руженка допила, а пани дворничиха налила ей еще, дворник стряхнул пепел в пепельницу и сказал:
— Ну, а потом пришло время и он стал исподволь рассказывать о том, что некоторые люди не имеют права хоронить своих детей в гробах. И тогда они могут держать их дома. Держат дома скелеты своих детей — двух или одного, смотря по тому, сколько их было — скелетики хорошо спрятанные, например закопанные с разрешения местных властей в саду, который, правда, есть не у каждого дома… — дворник поглядел через кухонное окно в темноту, — а может, спрятанные в квартире… и потихоньку-полегоньку стал, как говорится, привлекать ее внимание к шкафу. Знаете, к тому шкафу, который стоит в кабинете. Да, вы, наверное, не знаете, что шкаф называется сейфом, значит, к сейфу. Это был большой сейф, собственно, это были целые двери в стене… Эге, — повернулся он к жене, — дай-ка барышне лучше глоток водки, раз ей плохо, вино ей не помогает, неужели не видишь…
Пани Гронова выскочила из-за стола и немедленно палила Руженке водки.
— Спасибо, спасибо, — вздохнула Руженка, когда выпила, а глаза у нее вылезли чуть ли не на лоб, — это страшно. Я от этого сама не своя. Страшный случай.
— Это не случай, — выпятил челюсть дворник, — это правда. Самое страшное начнется сейчас. Но чтобы вы немного успокоились, я на минутку отвлекусь, — сказал дворник и подул себе на руку, поросшую черной шерстью… — Расскажу об этом мальчике. Рос он между тем как цветочек; частное лицо наняло ему няню, дало ему все, что требовалось, любило его, но не слишком баловало. У мальчика не было матери, или, точнее говоря, он не знал ее, а у, так сказать, отца времени на него не было, он не брал его с собой в путешествия, и ребенок, собственно говоря, был сиротой, такое несчастное одинокое дитя — грустное, ничего не ведавшее, не понимавшее. Все только про мать мальчик спрашивал… Знаешь, как в этих стихах, — дворник посмотрел на меня, — если вы в школе вообще проходили «Букет» Эрбена…
А потом, прежде чем я успел ответить, в углу тренькнул домашний телефон, дворник погасил сигарету — у него оставался совсем маленький окурок, — встал, положил на стол свою громадную руку и сказал:
— Мне нужно на минуту сбегать, сидите, я сейчас приду. Жена вам нальет еще по глотку.
И он вышел из кухни.
Мы сидели как заколдованные.
Пани Гронова налила Руженке водки, мне — вина из шиповника и сказала:
— Знаете, в жизни всякое бывает. Таких случаев сколько угодно, только о них никто не знает. Самое страшное — впереди. Вот муж вернется и доскажет.