Руженка встала и сказала, что идет собираться.
Я обулся и причесал волосы, надел пальто и шапку. Куда мы идем и что увидим, думал я, наверное, что-нибудь невиданное? Какую-нибудь глупость! Она идет смотреть на Коцоуркову, а мне пришло в голову — не подалась ли Коцоуркова в театр. Может, она играет в каком-нибудь дневном представлении. А может, она показывается в каком-нибудь балагане. Но почему? Вроде бы нет сегодня в городе никакого народного гулянья. Потом я вспомнил про генерала и на мгновение обалдел. Может, Коцоуркова выходит замуж?
Я вышел из комнаты, она вышла из кухни в серо-белой шляпке, перевязанной огромным синим бантом. Донышко у шляпки было оранжево-зеленым.
— Теперь такие носят, — сказала она, поскольку я некоторое время тупо на нее смотрел. — Я купила ее вчера у «Чеха» на зиму. У меня на зиму нет ни одной порядочной шляпы. Называется «Заснеженная гора», и она белая как снег. Ну, пойдем.
Когда мы в первом этаже проходили мимо квартиры Гронов, мы услышали, что Грон в кухне поет.
— Поет, — зашептала Руженка, — поет какую-то затасканную песенку, он в хорошем настроении. Но в подвале у него петли из веревок, да-да, петли из веревок, и он все время там роется. Главным образом в первую половину дня, но иногда и вечером, бог его знает почему, я еще не догадалась.
На парадном ходу она сказала, что в Германии опубликованы какие-то новые законы.
Когда мы вышли из дому, я заметил, что у Коцоурковой заперто, а за угол поворачивают двое в зимних пальто.
— На тех я уже не обращаю внимания, — махнула Руженка рукой, — пусть они идут к черту. Один из них все время на меня глаза пялит, — сказала она тише, — больно мне надо. Пойдем туда. — И она показала в противоположную сторону.
— А куда мы, собственно, идем? — спросил я. — Не в театр ли? А может, на какую-нибудь ярмарку? Или Коцоуркова выходит замуж? — спросил я испуганно, но она засмеялась и сказала, что сегодня еще не выходит. Она мол, хочет удивить меня — ибо в жизни я ничего подобного не видел.
— Сегодня Коцоуркова еще не выходит замуж, но она становится известной, — сказала Руженка, когда мы повернули на Градебную улицу, по которой я хожу только на урок музыки к старой вдове учительнице. — У Коцоурковой сегодня закрыто, и возможно, она скоро вообще повесит замок на овощную лавку. Предсказательница говорила правду. Музыка, знамена, высокие чины. Но свадьба с генералом сегодня еще не состоится.
Когда мы приближались к перекрестку за железнодорожным мостом, мне пришло в голову, не идем ли мы снова к предсказательнице.
— Да что ты, — сказала она, — совсем не туда. Мы идем в другое место. На площадь Республики.— Господи, только сейчас вспомнила, — сказала она вдруг, — вспомнила, что по дороге я должна кое-чего купить. Чего-нибудь на завтра. На этот завтрашний праздник. Завтра ведь день рождения бабушки.
И действительно, вспомнил я, завтра должен быть бабушкин день рождения, когда мы зажигаем под ее портретом старый русский подсвечник, и вспомнил я также, что произошло у меня с бабушкой — это касалось Судет. Однажды я пришел к ней, как обычно прихожу, чтобы она мне сказала что-нибудь, посоветовала, хотя и сомневался, что она посоветует или скажет… Хотя бы она со мной немного поговорила, и то было бы хорошо… ну, а разговор вертелся вокруг Судет. Она думала, что их украл император Вильгельм у австрийского императора, что Судеты принадлежат монарху, и рассердилась на пруссаков. Когда я ей напомнил, что у нас республика и Судеты украл не Вильгельм, а забрал их Гитлер, она кивнула, но на пруссаков злилась все равно.
— Все время я слышу Гитлер, Гитлер, — восклицала она, — кто это такой вообще? У Вильгельма не было никакого Гитлера, принца прусской короны звали Рупрехт. А это какой-нибудь внебрачный ребенок? Это возможно. Вильгельм ездил в Klein Flottbeck к Бюлову. Может, это какой-нибудь генерал?
— Это фюрер и имперский канцлер, — ответил я, но она только махнула рукой, сказав, что имперский канцлер — господин фон Бетман Гольвег, и спросила про Гини…
— Да, день бабушкиного рождения, — сказала снова Руженка, посмотрела на часы, висящие над магазинами, которых у перекрестка становилось все больше и больше, и сказала: — Даже часы, которые не ходят, дважды в день показывают правильное время. Господи, — засмеялась она возле москательной лавки, где было полно свечек,— что же я должна была купить на завтра, может, еще вспомню…
Я спросил, кто ей сказал про часы, не француз ли, или она сама догадалась.