— Ни сама, ни француз, — завертела она головой. — Это пословица, которую я вычитала. Кажется, старая русская. Господи, что же я должна была купить на завтра… — И она наконец оторвала взгляд от москательной лавки, где было полно свечек, и мы пошли дальше.
— Здесь тот самый «Чех», — сказала она через некоторое время, когда мы пересекли перекресток, и показала на магазин, — здесь я купила эту красивую шляпу. Иногда после Нового года, приблизительно в марте, он устраивает дешевую распродажу вещей, в этом году я хочу кое-что у него посмотреть, вероятно, будут и халаты… Но на весну мне нужна шляпка…
Мы подошли к перекрестку у улицы Каролины Светлой.
— Здесь, где-то недалеко, есть новый зубной врач, — показала она рукой за дома, — лечит без боли. У него какие-то особые инструменты, кажется, из Китая… Да, чтобы не забыть, — сказала она, когда мы перешли перекресток и повернули на Тылову улицу, — я знаю прекрасные книги для чтения. В кабинете!.. Ну, и что особенного, — сказала она вдруг, — я там все же пылесосила… — И тут же воскликнула: — Посмотри, там продают плечики…
На тротуаре, примерно за десять шагов перед нами, стоял оборванный паренек с бледным, испуганным лицом и предлагал купить плечики.
«Не на Тыловой ли мы улице?» — вдруг осенило меня нечто, о чем я давно забыл, а может, и вообще никогда не думал, а теперь мне это пришло в голову как давнишнее, затерянное воспоминание, совсем неожиданно…
— Не на Тыловой ли мы улице? — спросил я, а когда она кивнула, сказал, показывая на паренька. — Я его уже видел. Однажды мы здесь проезжали в посольство. Дескать, это наполовину нищенство, заявил он тогда, сидя за рулем, когда его увидел… — Знаешь, кто?… И сказал, что я такое делать не должен…
— Наполовину нищенство, — свистнула Руженка,— должен же на что-нибудь жить этот бедняк. Когда мы пойдем назад, я дам ему геллер.
Мы прошли мимо паренька, он испуганно на нас смотрел, плечико в его руке качалось.
— Этого ты делать не должен, — сказала она через некоторое время, — этого делать не должен, — скажет же… неужели лучше жить в бедности… — Но потом быстро перевела разговор на другое и сказала: — В Германии вышли новые законы, там арестовывают евреев, а у нас должен быть новый пан президент. Уже скоро мы придем на площадь Республики.
Наконец мы туда пришли.
— Вот мы и здесь, — сказала она.
Я посмотрел по сторонам — что тут должно происходить? — но ничего особенного я не заметил. Вдали стоял коричневый францисканский храм, шныряли трамваи, проносились машины, неподалеку стояли такси, ходили люди…
— Ну, что?.. — спросил я. — Ведь здесь ничего нет-
— Нам нужно идти туда, на середину, — показала она на середину площади, где было большое пустое пространство, по которому ходили люди и голуби.
Мы пошли на большое пустое пространство посреди площади и там остановились.
— Вот мы и прищли, — сказала она снова и одной рукой поправила серо-белую шляпку.
Мы стояли на этом пространстве, мимо нас проходили люди, возле толклись голуби, недалеко шныряли трамваи и проносились машины, стояли такси, а вдали возвышался коричневый францисканский храм — мне показалось, что мы кого-то ждем. Что ждем Коцоуркову. Но почему именно здесь, посреди площади, когда Коцоуркова живет напротив нас, я не знал. Наверное, потому, подумал я, что у нее сегодня закрыта лавка.
Мы стояли посреди площади добрых пятнадцать минут, а Коцоурковой все не было. Мимо нас шли и шли люди, которые либо не обращали на нас внимания, либо бегло касались нас взглядами, некоторые даже оборачивались. В один момент к нам стал приближаться полицейский, у которого здесь, видимо, был пост, он смотрел на нас, будто загипнотизированный, но потом изменил направление и пошел к такси. Прождали мы еще минут пятнадцать, Руженка стала уж сама не своя. Поминутно она озиралась по сторонам, но Коцоурковой все не было, А потом у нее, видимо, стали сдавать нервы. Она подняла палец, прислушалась и спросила, не слышу ли я отдаленную музыку…
Когда она спросила меня об этом в первый раз, у меня словно мороз пробежал по коже. Когда она спросила во второй раз и в третий, я как-то стал с этим примиряться. Когда же она через десять минут спросила в четвертый раз, не слышу ли я отдаленную музыку, я стал в душе смеяться.
— Надеюсь, мы не ждем какой-нибудь похоронной процессии, которая здесь должна проходить? — спросил я. — Может, он убежал у них из гроба?
Она немножко разозлилась, но не слишком.
Тогда я снова захотел узнать, что нас, собственно, ждет.