— Как школа? — спросил он приветливо, почти дружески.
— Хорошо, — сказал я, — идет как по маслу.
— А музыка, — спросил он и положил себе мяса, — упражняешься или тебе это надоело?
— Упражняюсь и не надоело, — сказал я,— как раза сегодня у меня был урок.
— А умеешь уже играть «Аппассионату?» — засмеялся он и взял еще мяса.
— Это еще рановато, — отсутствующим голосом сказала мать.
— Почему, — возразил я, — как раз сегодня учительница стала мне показывать. Объяснила даже, что значит это слово «Аппассионата», — улыбнулся я.
— Так ты старайся, — сказал он удовлетворенно и взял еще мяса из блюда, — вот приедет к нам пани Лани, и ты сможешь для нее сыграть. Хотя бы «Аппассионату»…
Я ел и при этом посматривал на потолок вокруг люстры. Последнее — про Илону Лани и «Аппассионату» — тоже имело какой-то смысл, но советы, чтоб я учился, были бессодержательное и пустое толчение воды в ступе — я в душе смеялся. Уже половина восьмого, сказал я себе, поезд с Артуром Якобсоном, наверное, отошел через Венгрию и Югославию во Францию, но виду не показал. Потом в передней опять зашуршало, открылись двери, и большая блестящая зеленая рыба появилась во второй раз.
Она несла на плавниках компот и кофе. Я думал, что она несет свой крем из желтков.
— Сейчас принесу, — засмеялась она, — ведь самое лучшее подают в конце.
Он смотрел на нее опять молча, на его лице не дрогнул ни один мускул. Только мать ласково кивнула ей головой, Руженка как бы невзначай улыбнулась мне и ушла.
Мы доели мясо, а также жареный картофель и овощи — последнее он не ел, мать собрала посуду и поставила ее на край стола. Он смотрел на меня, смотрел, как я ем компот, и дружески улыбался.
— Не вишневый ли это компот? — спросил он, желая видно, показать, что знает, что я не ем вишневого компота, опасаясь вареных червей.
— Из абрикосов, — ответил я, как только мог приветливее, — может, здесь прибавлен какой-нибудь майоран, какие-нибудь крепкие душистые коренья, — улыбнулся я и прикусил губу.
— Майоран в компот не кладут, — сказала мать.
— Так ты подумай еще о своей комнате, — сказал он, отставляя чашку с кофе, — после воскресенья начнем ремонт. И немного разбери свои вещи, — сказал он почти бодро, — что тебе не нужно, выброси.
Я кивнул, как ангел, — что не нужно, выброшу! — и посмотрел на люстру. Артур Якобсон уже, наверное, проехал туннель за вокзалом, уже едет к Пльзену, в Париж. Потом я подумал, что едет не к Пльзену, а совсем в противоположную сторону, окружным путем черев Венгрию и Югославию, едет через Чешский Брод и Кёльн. Едет, наверное, первым классом в спальном вагоне, едет в Париж — и мне вдруг пришло в голову, что свою комнату я покрашу в черный цвет.
Потом в передней опять зашуршало, открылись двери, и большая блестящая зеленая рыба вошла в третий раз. На плавниках она несла свой крем из желтков и была похожа на морскую царевну с месяцем.
— У вас красивый халат, — сказал он наконец.
— Я купила его у «Чеха», — улыбнулась она.
— Красивый, — сказала мать, — у того «Чеха» на Тыловой улице?
— У него, — кивнула Руженка, — была распродажа.
Теперь он смотрел, как она ставила тарелку с кремом на стол, а через минуту сказал:
— Послушайте, а не лучше ли вам было бы носить красный? Красный цвет вам больше идет. В красном вы выглядите моложе.
— У «Чеха» не было красного, — покачала она головой, — были только зеленые. Отдал чуть ли не за грош. Почти даром. Но под ним у меня красное платье.
Он кивнул, посмотрел на тарелку с кремом и сказал, что сейчас не будет его есть. Повернулся к зеркалу, под которым на буфете стоял графин с водой, помахал рукой и вышел из столовой.
Когда я шел в ванную, Руженка высунула голову из кухни и поманила меня к себе. Я прошмыгнул в кухню почти как кошка.
— Кошмар, — сказала она, когда за мной закрылась дверь, — я от этого сама не своя. Будто это не он. Будто это кто-то совсем другой. Право, что-то, видно, случилось, и у него безвыходное положение. Видно, он и не может поступать иначе, а только так. Фантастика!
— Конечно фантастика, и только сейчас все начинается — сказал я. — Меня интересует, как он будет поступать дальше. Только он зря старается — я ему не поддамся. Такие комедии он мог разыгрывать со мной раньше, но не теперь, теперь уже поздно… Да-да, — сказал я, увидев, что она несколько обеспокоена, — никакого страха. О подвале я буду молчать, разумеется, об этом убийце тоже… Но он попотеет, а меня не перехитрит. Вообще странно, если он такой уж умный, что ж, он разве не видит, как глупо себя ведет. Спрашивает, не голоден ли я, советует, чтобы учился, — не понимаю. Или он считает меня за дурачка, или всю жизнь притворялся умным и играл. Ну, ничего, — засмеялся я, — он попотеет. В самом худшем случае до определенного времени я буду морочить ему голову, как это делал сегодня в столовой. Твой красивый халат не очень ему понравился, а…