«Ты, мертвый, не тревожь покой,
да будет вечный мир с тобой!»
«Мать-богородица! Спаси,
у сына милости проси!..
Мать всех покинутых детей,
спаси меня из злых сетей!»
Потом в воздухе пронеслась губка и попала мне в голову, это Тиефтрунк бросил ее от доски к печке и попал как раз в меня, я тут же закричал, свалился и сделал вид что умер. На меня бросилось полкласса, чтобы воскресить, но ближе всех пробрался ко мне Брахтл, прижался ко мне лещом, так что я задохнулся от приятного сладкого запаха перечной мяты, а потом схватил меня за шиворот и воскликнул, что воскрешает, воскрешает меня, я кричал и лягался ногами, а потом раздался звонок, как песня жаворонка весной над широким полем.
И едва учитель чешского ушел, я бросился на Фюрста, который не успел убежать в коридор, и под общий галдеж, класса схватил его за голову и стал кричать, что держу мертвеца. Он упирался и осторожно выкручивался, чтобы не помять воротничок, но я держал его как в клещах, и класс вопил: «Фюрст — мертвец. Ни живой, ни мертвый, ни мертвый, ни живой!..» А кто-то выкрикнул еще какое-то немецкое слово, но в этом гвалте оно дошло до меня с запозданием. Я повалил Фюрста на парту и стал молотить его по голове, а он норовил попасть мне коленом в живот и еще ниже. Много времени спустя Брахтлу и Гласному удалось схватить его за ногу, и тогда я дал ему несколько раз в нос и по подбородку, он начал меня царапать и дергать за волосы, а Копейтко кричал:
— Ты мертвый, лежи и не вставай!
В этот момент, к сожалению, прозвонили на урок, Коломаз воскликнул, что идет классный наставник, и мне пришлось отпустить Фюрста. Когда я напоследок толкнул его, так что он плюхнулся на скамейку, я поймал взгляд Мойши Катца, который стоял в стороне.
«Ну, что, — подумал я, — тебя бы, Мойшичка, я не стал колотить».
Потом Брахтл ласково меня погладил, дал мне жевательную резинку и сказал, что завтра я должен идти к нему прямо из школы. Они сделают жаркое и все, что я захочу, а сегодня он нам позвонит.
К трем часам дня, когда снег пошел сильнее и на тротуарах увеличилась слякость, а в квартире тут и там была отодвинута мебель, но еще ничего особенного не делали, к трем часам дня раздался у двери кабинета голос, который звал меня.
— Уже, — воскликнула Руженка, — разговор и подарок! Я вся горю от нетерпения. Прямо пылаю. Я прямо падаю, — он тебе даст его на самом деле сейчас. Грон может прийти сюда с минуты на минуту, и будем носить в подвал. Он приготовил для этого петли, я их видела днем. Они оттуда тоже будут чего-то носить, господи боже мой, они тоже ремонтируют, я видела Гронову с плахой, господи боже мой, он уже опять зовет…
— Уже опять зовет, — улыбнулся я и пошел.
Он сидел за письменным столом, на котором стояли лампа, телефон, фотография какого-то мальчика, лежал календарь и темные папки, все, как тогда, когда мы были здесь тайно. Он сказал, чтоб я закрыл за собой дверь. Итак, я вернулся к двери и закрыл ее. Потом он показал на стул возле стола и сказал, чтобы я сел.
Я посмотрел на печку, вероятно, ее топили, но бумаги, которые жгли, здесь уже не лежали, наверное, их все уже сожгли, через минуту должен был прийти Грон, чтоб таскать вещи в подвал. Я посмотрел на книги, увидел там ярко-желтый переплет, посмотрел на шкаф и на желтый сейф — от подарка не было никакого следа. У меня мелькнуло в голове, что он спрятан в шкафу, в сейфе или в письменном столе, в том тяжелом нижнем ящике. Он кивнул, улыбнулся и оперся о ручку кресла, в котором сидел за столом.
— Ну, ты уже решил, — улыбнулся он, — в какой цвет тебе хотелось бы покрасить комнату?
Я спокойно сидел на стуле и смотрел ему в лицо, его комедия развертывалась точно так, как я себе представлял. Некоторое время он должен был выспрашивать и шутить, чтобы принудить меня к разговору, потом сказать мне об этом подвале и что я должен молчать, в противном случае всем нам конец — посмотри, погляди, узнай, ты все же большой и разумный мальчик… А потом встанет и скажет, что купил для меня подарок. Знаешь, Михал, такая ерунда, я тебе кое-что хочу преподнести… возьми спокойно. Ну и я это возьму… Да, примерно так он себе все это представлял и даже не предполагал, что я на это не клюну. Что я давно вижу его насквозь и что он меня не обманет. Что теперь уже поздно. Что я встану и подарок не возьму и молча, без единого слова, уйду. Я пожал плечами и посмотрел ему в лицо.
Вдруг мне показалось, что его глаза немножко, совсем немножко прищурились. Видео я, что у него немножко сузились зрачки, словно на миг прикрыла их чья-то ладонь, хотя его лицо оставалось спокойным. Я обратил внимание, что рука, которой он опирался на подлокотник кресла, немного пошевелилась, будто в ней напрягся какой-то мускул.