Гудок оттуда хриплый и глухойвсё тянется без эха, без ответа.Я в сумерках ищу источник светаза городской невидимой чертой,давно уже от стаи той отсталый.
Слетает незаметно снег усталый.Его ловлю я ртом,и, застегнув пальто,гляжу в незамерзающие лужи,гордясь лишь мне заметной красотой,и радуюсь:могло бы быть и хуже.
И странно, что оставлена былаза рубежом осеннего стекларукой рассеяннойполоска этой суши.
Москва
Это я ни к кому.Закрываю глаза и плывув Карфаген моих зим,где посыпаны солью дворы,где татары живутс незапамятно-мутной порыи где в пять пополуднидавно уж не видно ни зги.
Жёлтый булочной светна сугроба холодной муке,и в кромешности трубблеск летит по незримой реке.Там вглухую игралиу сытных парных кабаков.А теперь ты стоишьу трамвайных бессмертных кругов.
Ты стоишь у прудов,на закраинах дуг голубых,на старинном снегу.Говоришь ты, но голос твой тих.
Я тебя не встречални с друзьями, ни в школьных дворах.Лишь порой на семейныхобрамленных фото,что стоят на комодахв теперь опустевших домах.Там, где шарят впотьмахзвёзды, фары машинв тишине и при ясной погоде.
Я тебя узнаю. Закрываю глаза и плыву,абонент всех сетей,по бездомной теперь Божедомке.Ты меня не ищини по спискам, ни в ликах витрин.Я живу далеко,у какой-то невидимой кромки.
Родная речь
И снова я ушёл в родную речь:«Сыр», «Хлеб», «Оргтехника»,Кинотеатр «Керчь».Туда, где жизнь свернулась на краю,там, где конечная,где я тебя люблю.Где я стою на ветреном углус брюнеткой ветреной,товароведом Женей,что ведает неведомый товар,с романом Шелдона.Короче говоря, другая эра.Странные картинызастыли в павильонах февраля.Чужие имена, дойдя до половины,вдруг замерзают.Гулкая земля звенит.И ржавая имперская зарятрепещет вымпеломнад очередью длинной.Но сделай шаг,и наполняет грудьгарь честности на пушкинских снегах,что светятся по далям околотка,и пригородный лес рисунком лёгкимплывёт в окне автобусной зимы.Грохочет дверь. Закончена посадка,и глохнущие близких голосаедва ли различимы, далеки.Родная речь из тьмы и тьмы, и тьмыза слюдяным стеклом в утробно-донном льду,где тщетное тепло моей рукиуже не оставляет отпечатка.
Непереводимое
Ждут, чифирят, канают, доят,стебают, пробуют на зуб,за зоб, мозги друг другу моют,жалеют, плачут и зовут.
Базлают, льют, лабают, бдят,ждут, осаждают дверь лабаза,берут на понт, живьём едят,честят, зелёнкой жгут заразу.
Ждут на перронах, мразь жуют,морочат, прочат – жив покуда,дымят, смолят, раза дают,ждут керосина, лета, чуда.
Тончают, ждут, рука руку моет,на уши вешают лапшу,прут, заправляют, пьют и кроют,рвут антифризом, стригут паршу.
Закосят, заметут и ждут,снуют, кусают, выжирают,дают потянуть, шкуру дерут,отлив, дрочат возле сарая.
Сыреют, греют, ждут и жгут,подмётки режут и балдеют,потом годят и ни гугу,потом жалеют о содеян —
ном. Тепло. Висит осенний свет,и стылый пласт листвы и тленазастыл в саду. И ты, присевна полусгнившее полено,
вдруг вспомнишь,как прекраснее азалииждала нас жизньс цветами на вокзале.
Анатомия любви
Вен венок, «Медуза горгона»,arbor vitae, борозд корона,древовидная вязь мозжечка.По височной кости читая,за преградой, за чудным барьером,в веществе горделиво-серомдве мечты лежат, как чета.
Сухожилий бережны пяльца,и нанизаны нежно пальцы,и затопленный сердца склеп,шеи ствол с кольцеваньем лет.Помнишь, в детстве покои мумий,сто костей известковых в сумме,где солей сероватый след.
Сочащиеся грозди почек,средоточие мочеточникови седалищный разворот,перистальтики юркий крот.Замечательно ниспадая,лабиринты переплетаетв глубине слоистых пород.
Кровяная сизая окись,слизистый купорос и пасынок волос,в темноте отсидевший срок.Фавна витиеватый рог,замерший, как усталый мальчик,всё бегущий во сне на даче:голенаст и членистоног.