Таким образом, становится очевидным «логическое» преимущество любви на уровне теории вместо той, которая находит практическое выражение. Но эти два проявления любви ни в коем случае нельзя противопоставлять друг другу или какое-либо из них исключать. «Теоретическая» любовь и «практическая» любовь, как представляется, – это два взаимодополняемых и неразрывно связанных проявления одной и той же любви – любви как внутренней (или теоретической) духовной установки, которая находит осуществление на практике и выражается в поведении, действиях, образе жизни, их вдохновляет, направляет, приводит в движение и одухотворяет. Последнее, в свою очередь, есть конкретная реализация и оправдание внутренней теоретической любви.
Аналогично тезис, будто для Православной Церкви важнее не «социальная» деятельность, а «личное» отношение, может быть признан ошибочным, если разделять или противопоставлять друг другу эти два вида деятельности, и истинным, если рассудить, что социальная деятельность с христианской точки зрения небезлична. Она должна всегда принимать форму личных отношений с теми, кому направлена помощь. Стоит подчеркнуть, что такое личное отношение к ближнему соотносится не только с христианской концепцией любви, но и со всей христианской жизнью.
В следующих главах будет показано, что современное православное богословие определило духовную жизнь в значительной мере как жизнь общинную. Она заключается в переходе от индивидуального образа жизни (характеризуемого сосредоточенностью на себе) к личному, которому свойственна открытость и взаимодействие с другими. Этот подход полностью обосновывается Священным Писанием, поскольку в одном из важнейших отрывков о деятельной любви – в притче о добром самарянине (см.: Лк. 10, 25-37) – взаимодействие с ближним и установление личных отношений с ним рассматриваются как необходимые составляющие любви. Вопрос Христа: Кто из этих троих, думаешь ты, был ближний попавшемуся разбойникам? (Лк. 10, 36) – парадоксально указывает на то, что ближний не тот, кто попал в руки разбойников, а пришедший ему на помощь, он стал ближним того, кому была нужна помощь. Такое переосмысление означает, что ближний не существует в какой-то абстрактной реальности вне нас, ближний – это конкретный человек, с которым мы устанавливаем личностные отношения. Любить все человечество или любить всех людей в общем – все равно что не любить никого. Ближний для меня раскрывается только в реальных отношениях с ним, здесь и сейчас, когда я сам делаюсь его ближним через установленный с ним контакт, через помощь, которую ему оказываю, через любовь, которую он чувствует.
Предыдущие рассуждения не отвергают институционального фактора: религиозные организации должны быть средством объективации духовной жизни, чтобы верующие могли более деятельно проявлять любовь. Однако эти размышления позволяют обратить внимание на то, что именно духовная жизнь должна непрестанно вдохновлять и оживлять религиозные институты, поскольку существует опасность, что они станут бюрократическими. Это еще раз доказывает, что личные отношения ни в коем случае не должны заменяться безличными структурами.
Православие утверждает, что теоретический (или субъективный) и практический (объективный) аспекты любви неразделимы, но эту корреляцию можно рассматривать с двух точек зрения. Если любовь к ближнему, которая есть внутри человека, действительно требует выражения в конкретных поступках, тогда проявления любви не будут исключительно объективными. Согласно православному подходу, дела любви и милосердия имеют смысл лишь в том случае, если человек совершает их в Боге и для Бога. Именно это отличает христианскую любовь от филантропии, гуманитарной или социальной помощи. Именно поэтому, согласно православной точке зрения, не нужно сводить любовь только к тем внешним действиям (работе или программам), которые инициируются на высшем уровне, объективно, автономно, иначе говоря – дела в отрыве от духовной жизни и ее участников. Только память о Боге придает любви христианскую значимость и ценность.
Также следует отметить, что святые отцы, руководствуясь Священным Писанием, в общем именуют практики любви «милостыней» (в более широком и положительном по своей окраске значении, чем «милостыня», которая понимается узко и которая сегодня приобрела несколько пейоративную коннотацию) и настаивают на ее особой духовной важности. «Милостыня» представляется как один из элементов духовного преображения христианина. Чтобы подчеркнуть духовную пользу милостыни, святой Иоанн Златоуст решается писать парадоксально, так что вне контекста и без учета цели его слова могут показаться даже поразительными: «И Сам Бог повелел давать милостыню не для того, чтобы только насыщались бедные, но чтобы и подающие получали благодеяние, и даже больше для последних, чем для первых».[193] Именно по этой причине милостыня рассматривается не как единичное действие или их серия, а как добродетель,[194] другими словами, превыше всего – внутреннее расположение. Но очевидно, что такое внутреннее расположение (если оно является духовным) естественным образом находит выражение в поступках.[195]
193
194
См. мою книгу «Исцеление духовных болезней» (Сергиев Посад: Изд-во Московской духовной академии, 2018).
195
См.: