Сын берет ложку и, выпучив глаза, смотрит в тарелку, как на крыло самолета или турбину электростанции. Вдруг ложка выпадает у него из рук, глаза наполняются слезами.
— Не хочу скелета, — всхлипывает он.
— Не плачь, — утешаю я его. — Все меняется. Когда-нибудь образумится и наука о питании. Она скажет: наплюйте на все эти амины, почки и турбины! Думайте о себе! Пейте кефир не для уничтожения бактерий! Уплетайте грибы, не заботясь о будущем целлюлозной промышленности, — разве мало лесов со всеми грибами слопала она сама? А в праздник так закусите, чтобы печень перевернулась, — пусть и она, бедняжка, почувствует, что такое праздник!..
И еще один совет: если вам когда-нибудь удастся раздобыть крабов и пристроить их в желудок — не порите горячку! Держите их там до тех пор, пока не достанете новой банки — пусть хоть целое семилетие! Только так!
СОВСЕМ НЕПЛОХО
Дело шло к полуночи. На столе уже появилось шампанское, и мы торопливо рассаживались. Я несколько огорчилась, когда место рядом со мной занял не высокий, красиво седеющий мужчина, а грузный, лысый дядечка. «М-да… неважно, неважно кончается старый… плохо, плохо начинается новый…» — тихо вздохнула я.
Гости сосредоточенно наблюдали за хозяином, раскручивавшим проволочку на горлышке шампанского. Сейчас выстрелит!
— Если у вас слабое сердце, — пошутил мой сосед, — затыкайте уши. — И полусерьезно добавил: — Я — кардиолог.
— Кардиолог? — повернулась я к нему вместе со стулом. — Кардиолог!.. Я же как раз собиралась…
— До двенадцати осталось три минуты! — торжественно объявил хозяин.
— Даже в эти минуты, — шепнула я кардиологу, — нет ничего важнее сердца. Остановится — вот вам и Новый год!
— Это верно, — согласился он.
— Если так, — ответила я, — то посмотрите мне в глаза.
Сосед смущенно уставился на мою переносицу.
— Не кажется ли вам, — спросила я, — что одно веко у меня — забыла какое — несколько припухло? А по утрам припухают оба. Неужто сердце?
— Зайдите ко мне в отделение, — ответил он. — Исследуем.
— А то вдруг ни с того ни с сего покалывает под левой лопаткой, — добавила я.
— Приходите, — сдержанно ответил он, — в отделение.
Кто-то погасил люстру. Только свечки на елке горят…
— Дайте руку, — в темноте попросила я. — Смелее! Вот так, — придавила его пальцами свое запястье. — Ну, и что скажете?
— Почти… ничего, — виновато пробормотал он.
— Нет, вы вслушайтесь, вслушайтесь в пульс: тик-тик-ти-и-и-ик…
Зазвучал перезвон курантов. Новый год! Все вскочили, поздравляют друг друга, обнимаются, целуются… Мой кардиолог тоже устремился было куда-то с бокалом шампанского, но я успела поймать его за полу пиджака и усадить на место.
— А иногда, — шепчу, — бывает подряд: ти-и-ик, ти-и-и-ик.
— Посмотрим в отделении.
— Может, взглянете на мои икры? — приподняла я скатерть.
Он заморгал и чуть не пролил шампанское.
— Видите? Левая вроде бы толще правой. Тоже сердце?
Он помассировал свое собственное сердце — ясное дело: своя рубашка ближе к телу — и прошептал:
— В отделении. В отделении. В отделении!
— У одного моего приятеля… — начала я, но кончить не удалось. Нашу интимную беседу нарушила какая-то пышная дама, принесенная вальсом Штрауса. Осыпав моего кардиолога конфетти, она пригласила его танцевать.
Однако мне снова удалось удержать соседа, я даже отрицательно покачала за него головой. Дама вспыхнула, передернула плечиками, швырнула в нас еще одну горсть конфетти и растаяла.
— Так вот, у одного моего приятеля… очень близкого приятеля, понимаете?.. покалывает шейный нерв слева. Наверное, тоже сердце?
— Пускай… приходят… — прошипел он, — все ваши… приятели…
— Кстати, — спохватилась я, — мне еще никогда не доводилось бывать в вашей больнице, даже не знаю, с какого конца туда заходить.