И все же, принимаясь за свой каторжный труд, осужденный питал тайную надежду: пусть не часто, пусть хоть раз в столетие, но, как говорится, улыбнется ему счастье: вдруг да удастся хоть на денек-другой сбросить тяжкие оковы? Может, руку сломает или какая-нибудь жила от напряжения лопнет. А то, глядишь, толкая свой камень, распарится и простудится, и тогда неумолимым богам, хочешь не хочешь, придется выдать ему то, что ныне в цивилизованном мире зовется листком нетрудоспособности.
Но как бы отчаянно ни подставлял Сизиф ноги под грохочущий вниз камень, с каким бы остервенением ни втаскивал его на крутой склон, никакая хворь беднягу не брала. Всеведущие судьи позаботились не только о том, чтобы у несчастного ни единый волос с головы не упал, но и о его бессмертии: как же иначе можно будет вечно наслаждаться привлекательными картинами отчаяния и страданий?
Однако больше всего угнетала Сизифа бесперспективность его занятия, бессмысленное проливание пота. Сколько раз с горечью думал он о том, что если бы тщеславные боги поменьше пеклись о своих дутых амбициях и привилегиях и, напротив, больше заботились о благе общества, то с помощью затраченной им, Сизифом, энергии можно было бы возвести прекрасные дворцы, насадить великолепные сады, вырыть бесчисленные пруды… Ведь Сизиф, из года в год единоборствуя с камнем, превратился из немощного белоручки в подлинного богатыря: его легкие при каждом вдохе вмещали больше воздуха, чем надувной матрац, размаху его плеч вполне мог бы позавидовать сам Атлант, а его стальные пальцы запросто могли бы сплющить теперь оловянный кубок, из которого некогда, в бытность свою коринфским царем, он попивал вино… Тело налилось такой силой, сделалось столь могуче и гармонично, что, будь он Нарциссом и имей возможность любоваться своим отражением в воде, ничего более для счастья ему и не требовалось бы. Но такой возможности у него не было, и после сверхчеловеческого дневного труда он просыпался среди ночи весь в поту, мучимый мятежными вопросами. «Почему? Почему я должен впустую тратить силы?.. Кому? Кому нужно мое бессмысленное существование?..» — вопрошал он звезды, чье слабое мерцание едва пробивалось сквозь темные своды царства Аида. Но звезды лишь равнодушно поглядывали на несчастного.
Когда Сизиф в одну из таких ночей кое-как снова уснул, ему привиделся родной Коринф, роскошный царский дворец. Вот приблизился он к дверям, вот раненым орлом припал к родимому порогу, в слезах целует землю Коринфа. Он свободен!.. Однажды приснилось Сизифу такое: он вырезает из дерева палку и протягивает ее нищему слепцу, — на, может, пригодится тебе моя работа, броди на здоровье! Утром, вновь увидев свой камень, Сизиф не мог сдержаться, из его уст посыпались проклятия и жалобы, направленные туда, где за границами Тартара возвышался непоколебимый Олимп: «Сами вы пустышки, вот и взвалили на меня пустую работу! Погодите, пробьет и ваш час, подавитесь тогда моим камнем!..»
Шли века, а со временем, как известно, кое-что меняется. Просочились новые веяния и на Олимп. Решено было, к примеру, ограничить часы работы наказуемых (тогда-то и появились в царстве теней день и ночь). Дальше — больше. Было принято постановление, обязывающее чутко и без волокиты относиться к жалобам снизу. И когда из груди Сизифа исторглись очередные жалобы и проклятия, они не остались втуне.
Утром к горе приблизилась человеческая фигура. Перед Сизифом предстал полноватый мужчина, обтянутый тренировочным костюмом, со спортивной сумкой через плечо. Расположившись у подножия горы, пришелец терпеливо наблюдал за втаскиванием камня, затем вытащил из сумки кеды, переобулся и сам попытался толкнуть его, но не мог и с места сдвинуть. Что-то записав в блокнотике, он произнес перед уходом, ни к кому не обращаясь:
— Гм… Это может стать новым и весьма популярным видом спорта…
Сизиф пожал плечами, однако слегка приободрился. «Незнакомец что-то замышляет, — не без оснований подумал он, — и, вероятно, еще вернется». И не ошибся.
Спустя некоторое время мужчина появился вновь. На сей раз уже не один, а с двумя спутниками. Вся троица уселась на выступе скалы и, перешептываясь, принялась наблюдать за единоборством Сизифа с каменной глыбой. Один, достав секундомер, что-то высчитывал; другой, подбежав к спустившемуся за камнем Сизифу, измерил объем его грудной клетки, ширину плеч, толщину икроножных мышц; третий с помощью специального приспособления выслушал его сердце, проверил пульс. До ушей Сизифа донеслись незнакомые слова: дистанция… тренировка… без допинга…
— Учтите, — строго заявил своим спутникам мужчина в тренировочном костюме, — это я его открыл.