В это время на телефонном столике зазвонил один из аппаратов — тот самый, который связывал нашего директора с самыми высокими сферами. Директор осторожно снял трубку и, сосредоточенно слушая, изредка вставлял: «Обсудили… согласовали… единогласно… будем… будем… будем…» При этом он отеческим взглядом ласкал наше хрупкое подопечное, а мы все непроизвольно кивали в такт его словам и шестым чувством воспринимали, как постепенно увеличивается процент хлорофилла в желтых листочках растения.
— Может быть, у вас есть еще какие-нибудь замечания? — спросил директор, возвращаясь к столу заседаний.
Однако больше выскочек не нашлось: все уже успели усвоить, что полезно, а что вредно нашему цветку.
Так начал сплачиваться наш коллектив и превратился в единый, слаженный и целеустремленный организм, имеющий перед собой конкретную задачу и ясную перспективу. Стоит ли после этого дивиться, что нашим усилиям сопутствовал успех? Ко дню юбилея учреждения цветок был сплошь усыпан бутонами! Нас охватил такой энтузиазм, такая радость, что мы бросились обниматься, кричать «ура», славить начальника и водить вокруг цветка хоровод. Бутоны раскрылись и словно пылали от радости. Это было так прекрасно, так символично, что даже угрюмый Мицкус робко протянул руку и потрогал цветок, как бы желая убедиться, что перед ним не призрак, не оптический обман… Правда, вскоре наш критикан процедил сквозь зубы, дескать, нам втирают очки, мол, перед нами не тот, прежний, а другой цветок, но восторженные клики коллектива заглушили ворчание Фомы неверующего; никто даже, не слышал его, а если и слышал, то не вслушивался…
На следующий день, явившись на работу, мы увидели, что цветок наш снова поник и пожелтел. В чем дело? В недоумении и печали обступили мы его и вскоре все поняли. Поняли, что буйно зацвел он лишь, как говорится, по случаю юбилея, но только по этому случаю! Ведь если бы он продолжал цвести и благоухать, цель уже была бы достигнута и мы лишились бы перспективы!
А ныне? Наблюдая на каждом совещании за чахлым растеньицем, мы снова обретаем стимул, понимаем, ради чего нам необходимо сплачиваться, к чему стремиться, во имя чего сдерживать свои эмоции, соглашаясь с руководителем. А начальник, в свою очередь, знает, куда ему лить воду во время своих выступлений…
ПРЕД ЛИКОМ ТЕХНИКИ
Наверно, не у всех еще изгладились из памяти жаркие споры о том, способствует ли развитие науки и техники духовному совершенствованию человека, становится ли он лучше по мере того, как возрастает техническая оснащенность бытия. Споры кипели и перекипели, и ныне возобладало мнение, что духовный и технический прогресс идут параллельно, а значит, им никогда не суждено ни пересечься, ни даже соприкоснуться.
А теперь я расскажу вам о том, как эти параллельные линии не только пересеклись, но даже переплелись, подобно двум веревочкам, и та из них, которую мы называем техникой, вырвалась вперед и потянула за собой вторую, так называемый духовный мир человека.
Случилось это на одном из собраний нашего коллектива. Уж и не припомню, что мы там обсуждали, да и не имеет это ровно никакого значения для моего рассказа о переплетении параллельных. Так или иначе, собрание было не из увлекательных, поэтому присутствующие не столько слушали ораторов, сколько глазели в открытые окна, за которыми подремывали на солнышке два каменщика, удобно расположившись на стене недостроенного корпуса нашего учреждения.
И вот, в то время как мы дремали, двери зала вдруг распахнулись и пропустили двух незнакомых бородачей. У одного была пристроена к плечу кинокамера, другой тащил треножник с юпитером. И вскоре на собравшихся обрушился ослепительный свет. Объектив кинокамеры, скользивший некоторое время по рядам, нацелился на левый фланг, где сидел наш кладовщик. О нем скажу лишь, что если он и обладал какой-либо духовной ценностью, то держал ее не при себе, а хранил на складе, сунув на полку, чтобы при первой же возможности выменять на что-то более существенное. Попав в поле зрения съемочной техники, наш кладовщик претерпел невероятную метаморфозу: его голова гордо откинулась, хитрые и злые глазки пойманного хорька перестали шарить по сторонам, взгляд устремился в неведомую даль и озарился таким блаженством, таким внутренним светом, словно человек узрел волшебное видение, которое предстает лишь взору отшельника, долго изводившего себя постом и покаянием; кто знает, может, это была освещенная солнцем горная вершина с гнездом одинокого орла, или скачущий по таинственным лесным тропам вольнолюбивый олень, или серебряный звездный дождь в тихом сентябрьском небе…
Как же прекрасен был теперь властелин склада! И стал бы еще прекраснее, не перескочи объектив кинокамеры на правый фланг, где восседал заместитель начальника нашего отдела, тот самый, который первую половину рабочего дня обычно дрожал от страха, как бы кто не покусился на его стул, а вторую — от желания пересесть в чье-то более высокое кресло. А сейчас? Сейчас перед нами возвышался скрестивший на груди руки индийский йог с лицом стоика, и только злополучный стул — чтоб его! — мешал ему скрестить и ноги, тогда поза, выражающая полнейшее равнодушие и даже презрение к ярмарке тщеславия этого мира, стала бы абсолютно совершенной…
Выполнив свою благородную миссию по отношению к новоявленному будде, съемочная аппаратура поймала в фокус человека, на лице которого застыла снисходительно-робкая улыбка. Он внимательно прислушивался к чему-то, словно старался уловить жалобу мельчайшего, ничтожнейшего муравьишки с самого низа. Наверно, вы уже догадались, что это был директор нашего учреждения, а по его новым чертам вы безошибочно можете судить о прежних, которые… но ша! Камера уже устремилась к очередному выступающему и нашла его в полной готовности к встрече с техникой: застегнутым на все пуговицы, стройным, подбирающим самые интеллигентные выражения и высказывающим самые принципиальные мысли, а также прячущим нечищеные башмаки, потому что, как выяснилось, за столь короткое время навести внутренний лоск легче, нежели внешний…
А камера продолжала делать свое дело, и там, где скользил ее стеклянный глаз, выше становились лбы, осмысленнее взгляды, благороднее позы, скрипели крышки распахиваемых сундуков с духовными богатствами. Каждый торопился распуститься в лучах юпитера, как яблоневый цвет при замедленной съемке. И когда камера (наконец-то!) нашла меня, я уже успела воплотиться в такую гармоническую личность, в которой, надеюсь, не разочаровался бы даже сам великий мечтатель Чехов. А если бы техника сообразила пообщаться со мной еще минутку, то, поверьте, вы имели бы впредь дело с идеальным человеком будущего, который… Но, ах, тубус объектива вылез в открытое окно. И что же? Мы не поверили своим глазам: вместо двух лежебок на кладке стены уже трудилась добрая дюжина улыбающихся солнцу (свет юпитера не достигал их) ударников труда в касках и при галстуках. Они укладывали кирпичи в таком темпе, что за несколько мгновений несчастный корпус подрос больше, чем за несколько недель! А когда до нашего слуха донеслось обращение бригадира: «Будьте любезны принести цемент!» — признаюсь, кое-кого чуть кондрашка не хватил…
И только два человека остались вне катарсиса всеобщего совершенствования: сами бородачи. Они делали свое дело хладнокровно и конструктивно, как и техника в их руках. Видимо, досыта насмотревшись на подобные метаморфозы, они относились к нам, как пекарь к перекисшему тесту, из которого надо испечь свежую булку. Закончив работу, бородачи исчезли столь же внезапно, как и появились, и лишь раскаленное лучами юпитера облачко пыли свидетельствовало, что их явление — не плод нашей раскаленной фантазии.
Вот что я хотела рассказать вам о пресловутых параллельных. А недавно прочла сообщение, что где-то в горах смонтирован телескоп невиданной мощи для наблюдения и фотографирования особо отдаленных галактик: он имеет шесть метров в диаметре! А что, если этот огромный стеклянный глаз направить не на какие-то далекие небесные тела, а на нас самих? Направить — и пусть смотрит…