Вот тогда-то мы и вздохнем с облегчением: в такую пропасть уж непременно ухнет машина, и не как-нибудь — вверх колесами! Поднимется шум, слетятся спасательные команды, раненых увезут, погибших передадут родственникам, автомобиль вытащат, яму забором огородят… И глядишь, в одно прекрасное утро прикатит бригада дорожников и так красиво залатает ее, что и следа не останется!
Вот почему клянем мы осторожных водителей: ведь они отдаляют день, когда наша улица вновь станет гладкой, красивой и ровной!
3
ДЕЛОВЫЕ ЛЮДИ
БИБЛИОФИЛЬСКИЕ СТРАСТИ
Наконец «Икарус» тронулся. Впереди был неблизкий путь. Рядом со мной уже успела задремать сбившаяся с ног, обвешанная авоськами женщина. А за спиной послышались тихие голоса.
— Простите, если не возражаете, — вежливо зашелестел первый голос, — если вы не против, то я бы вытащил свой портфель из-под вашего узла и пристроил его сверху.
— Вытаскивайте сколько угодно, — не стал возражать второй.
Сидевший за мною мужчина поднялся, поменял местами лежавший на сетке багаж.
— Дело в том, — пояснил он, усаживаясь обратно, — что у меня в портфеле книга. Чрезвычайно ценная книга.
— Что вы говорите! — В голосе его соседа прозвучала нотка заинтересованности. — А нельзя ли, простите, полюбопытствовать, что за книга?
— К сожалению, сам еще не успел посмотреть, всего час назад в руки попала, да еще завернутая. Я, видите ли… как бы это сказать… библиофил.
— Что вы говорите! — еще больше оживился второй. — Чрезвычайно приятно слышать! С вашего разрешения, я и сам из породы книголюбов.
Спинка моего кресла со скрипом накренилась вперед — это любители книг, несмотря на тесноту, привстали и пожали друг другу руки.
— А не доводилось ли вам слышать, что недавно издали одну презанятную книжицу! — начал второй, даже причмокивая от наслаждения. — Такую книжицу, почти весь тираж которой отправился за рубеж. Но я… — Он со значением помолчал. — Я ее достал!
— Слышал. Но знаю, что на днях, — возразил первый, — совсем на днях, вышла еще одна книга. Ее вообще никому не продавали. Но мне… — он помолчал еще значительнее. — Мне продали!
— Знаю я ее, — не уступил второй, — мне тоже достали. Три рубля шесть копеек, не так ли?
— Да, — разочарованно подтвердил первый. — Но мне удалось еще одну книгу отхватить, и уж такую… уж такую…
— Это какую-же такую? — во втором голосе послышалась явная ухмылка.
Атмосфера у меня за спиной накалялась. Там закипали самые благородные страсти — библиофильские. Они разогревали салон автобуса не хуже, чем горячий воздухоотопитель.
— А такую… — Голос снизился до таинственного шепота. — С башней на обложке!
— Ах, с башней… Этих, с башнями-то, у нас… чтобы не соврать… штук двадцать!
— Но у меня со старинной башней, — отважно защищался первый, — и, кроме того, моя башня крыта черепицей, красной фигурной черепицей!
— Имеем. И с черепицей, и без черепицы, и с фигурной, и с нефигурной, — с неколебимым спокойствием возразил второй.
— А может, у вас есть, — в первом голосе прозвучало уже неприкрытое ехидство, — может, есть у вас книга с печатью черепичного цвета? А?
— С печатями-то, — отрезал второй, — книги с печатями… хе-хе… это же треть моей библиотеки!
— Я понимаю, что вы имеете в виду, — с истинно библиофильской догадливостью ответил первый, — однако у меня печать не на шестнадцатой странице, а на обложке, и, кроме того, моя печать нарисована!
— Подумаешь! — торжествующе пропел второй голос. — Письма какого-то короля какому-то некоролю! Два экземпляра. Третий уже поменял.
Первый голос долго не проявлял признаков жизни — так долго, что я было решила: благородное топливо исчерпалось на все время поездки. Однако…
— А вот мне как-то такое попало, — через добрых полчаса вновь зазвучал он, — такая необыкновенная книга в руки приплыла, настоящая библиографическая редкость… уникум!
Даже через спинку сиденья ощутила я, как второй весь подобрался, напрягся, словно рысак на бегах, почуявший, что его вот-вот обойдут.
— И что же в ней такого редкого? — с деланным безразличием осведомился он.
— У этой редкости, у этого уникума на переплете золоченый замочек: хлоп! — закрыл, и никакой жучок носа не сунет!
— Интересно, — в голосе второго прозвучала коварная нотка, — давно ли приобрели вы эту книгу?
— Недавно, с полгода всего.
— И о чем она повествует? Не расскажете ли содержание или, может, какую-нибудь мудрую цитатку вспомните?
Предложение было таким неожиданным и наглым, настолько шло вразрез с благородным духом библиофильских турниров, что даже я, совсем посторонняя, не утерпев, обернулась и осуждающе взглянула на нарушителя неписаного кодекса книголюбов. Это был удар ниже пояса.
Теперь-то уж я была уверена, что больше не услышу первого голоса, однако он отозвался довольно быстро.
— Надеюсь, вы не станете возражать, — надменно и холодно проскрипел он, — не будете иметь ничего против, если я совсем сниму свой портфель с вашего узла?
— Сделайте одолжение! — злорадным тоном победителя отозвался второй. — Я и сам собирался его скинуть, потому что эти ваши жучки с замочками… сами понимаете…
Сзади снова завозились, спинка моего сиденья снова заскрипела и опрокинулась мне на голову: это первый библиофил, прижав к груди свой портфель с очень ценной книгой, покидал поле боя…
СРАЖЕНИЕ С МЕЛЬНИЦЕЙ
Местом этой битвы был посыпанный гравием лоскуток двора, на котором стояла заляпанная грязью машина. С ведром теплой воды приблизился к ней толстомордый житель нашего двора по фамилии Мельница. Засучив рукава, принялся он мыть свою любимицу. Мыл так старательно и заботливо, как иная мамаша свое родное дитя не моет. Вода стекала с машины и собиралась в зловонную, в разводах мазута и нефти лужу. И чем больше и грязнее становилась лужа, тем аккуратнее и шикарнее выглядела машина — словно цветок, растущий на навозной куче. Любуясь этим цветком, товарищ Мельница восхищенно похлопал себя по задней, если можно так выразиться, ляжке и снова опустил тряпку в воду, не обращая внимания на приближающегося к машине человека.
А мы уже давно видели его из окон и с нетерпением ждали, когда он наконец подойдет к Мельнице. Это была больная совесть нашего двора. Тот, который не может пройти мимо. Всю эту зиму он как лев сражался с дворником, запрещая ему посыпать улицу солью: она-де вредит траве и цветам. Когда дворник, потеряв терпение, пообещал посыпать тротуары сахаром, наш Дон Кихот объявил войну трем подросткам, которые, забравшись в беседку соседнего детского сада, играли там в карты на деньги. Не успев очухаться после поражения — попытался их перевоспитать, а парни разнесли его в пух и прах, — он скрестил шпаги с соседом-алкоголиком, избивавшим жену и детей. Все эти и кое-какие другие жаркие баталии стоили нашему Дон Кихоту немало здоровья, изрядно изнуряли его. Зато мы никогда не уставали наблюдать за его схватками. Вот и теперь окна нашего дома, как соты пчелами, сплошь облеплены головами любопытных.
— Что вы делаете? — вопрошает Дон Кихот, подойдя к машине. — Кто вам разрешил? Мыть машины во дворах запрещается!
Товарищ Мельница внимательно выслушивает его.
— Вы совершенно правы, — отвечает он и снова опускает тряпку в ведро.
— Ведь существуют же мойки, — миролюбиво говорит Дон Кихот. — А тут, сами видите, дети играют.
— Хорошо играют, — подтверждает Мельница и принимается тереть подфарник, да так, что брызги летят.
— Эта ядовитая лужа, — старается держать себя в руках Дон Кихот, — потечет на деревца, на кусты…
— И на георгины, да-да, на цветущие георгины, — сочувствующе бубнит Мельница, выплескивая воду из ведра.
На лице Дон Кихота выступают фиолетовые пятна.
— Да прекратите же наконец! — срывается он.