Пашка со злорадством наблюдал, как на площади торопливо снимается с передков батарея. Испугались, белая кость, это вам не перед барышнями красоваться. Трехдюймовки разворачивали стволами в разные стороны. Деникинцы, очевидно, опасались нового набега броневика. Одно из орудий покатили к спуску на Старомосковскую. Пашка слегка струхнул, — а вдруг они что-нибудь обстрелять решили? Как начнут садить через дом, бог его знает эту шрапнель. Под орудийным огнем Пашке бывать еще не приходилось. Собственно, и под пулями, когда именно по тебе одному палят, сегодня в первый раз очутился. А сейчас еще трехдюймовка, — не многовато ли в одночасье?
Пушку обогнало десятка два стрелков. Те же малиновые фуражки, малиновые погоны с литерой "Д" — точно дроздовцы. Серьезный полк, что б их холера прошибла. Пашка отполз подальше от края крыши. Внизу командовал молодой офицер:
— Разворачивайтесь. Не дай бог, жестянка еще раз на площадь выскочит. Барышни и так в истерике десятками валятся. Наш обоз, подлец бронированный, растрепал вдрызг. Как он там называется? "Товарищ Артемон"?
Солдаты засмеялись.
— "Товарищ Артемий", ваше превосходительство, — откликнулся кто-то из солдат.
— Я и говорю, кличка не то библейская, не то кобелиная, — усмехнулся офицер.
Пашка на крыше тоже ухмыльнулся. Собачья кличка, или не собачья, а куснул броневик вас здорово. Бегайте, бегайте.
— Вон он! — испуганно заорал кто-то внизу.
Пашка поднял голову. По Старомосковской летел броневик. Ух, вот они, пятьдесят верст в час. И как он не перекинется?
Следующие несколько минут Пашка провел в центре самого настоящего сражения. Трехдюймовка грохотала так, что сотрясался дом. Сыпали, казалось, прямо по чердаку пулеметы. Уши заложило, Пашка инстинктивно пытался крепче ухватиться за железо. Беляки подкатили еще два орудия и лупили вдоль улицы гранатами. "Товарищ Артемий" не сдавался, щедро огрызался из пулеметов, маневрировал.
— Ваше высокоблагородие, уйдите от греха, — орал внизу кто-то из дроздовцев.
— Бейте чаще, — крикнул в ответ невидимый Пашке офицер. — Сейчас "товарища" к ногтю прижмем.
Пока же "Товарищ Артемий" прижимал противника. Несколько артиллеристов, попав под меткую очередь, упали у орудия. Остальные скорчились за щитом. Раненых пытались оттащить за угол. По серому булыжнику тянулась темная кровавая полоса.
— Гранатой! — командовал офицер. — Чаще!
— Встал, гадюка! — радостно закричал кто-то из орудийного расчета.
Броневик действительно встал. Граната его если и зацепила, то несерьезно. Сдавая задним ходом, "Товарищ Артемий" уперся кормой в фонарный столб. Очевидно, экипаж был ранен или оглушен — броневик дергался, упорно пытаясь свалить столб.
— По коммунячим конвульсиям, пли! — приказал офицер.
Пашка не очень помнил, как оказался у края крыши. Броневик было жалко до слез. Ведь как отчаянно братва воевала. Что ж они так?!
Грохнуло, по улице усвистела очередная одна граната. Пока мимо.
— Что мажем, орлы? Очки выписать? — грозно крикнул офицер.
— Щас, ваше высокоблагородие, — наводчик припал к прицелу.
С "Товарища Артемия" отчаянно застрекотал пулемет.
"Я тебе самому очки выпишу", — подумал Пашка, сжимая рукоять нагана. Сердце колотилось как у кролика. Взвод у нагана оказался жутко тугой. Высокая стройная фигура офицера расплывалась. Пашка подвел "мушку" чуть ниже. "Дыхание затаить, руку не напрягать".
Щелчок револьвера растворился в пулеметном треске. Офицер пошатнулся, на дальнейшее Пашка не смотрел. Скатился к пожарной лестнице, обдирая ладони, заскользил вниз.
На улице закричали:
— Полковника Туркулова ранили! Доктора сюда!
Уже перепрыгивая в палисадник, Пашка содрал с пояса кобуру, сунул за пазуху. В два прыжка перелетел улочку, нырнул в кусты у пустыря.
***
Три дня Пашка отлеживался в зарослях у покосившегося сарая. В лозе дикого винограда трудолюбиво жужжали пчелы. Крепко пахла лебеда, вокруг простирались почти непроходимые заросли крапивы. Когда-то, еще до Великой войны, здесь вознамерились что-то строить, да на Пашкино счастье так и не собрались. В пятидесяти шагах возвышались богатые четырех-пятиэтажные кирпичные дома, и парень, лежа в тени сарая, все время чувствовал себя под пристальными взглядами запыленных тыльных окон. С другой стороны, за почерневшим забором, вдоль заросшего берега тянулась тропинка. Днем по ней довольно часто ходили — Пашка слышал смех и голоса. Части 14-ой армии красных город спешно оставили, но жизнь, тем не менее, продолжалась. Слушая, как урчит в животе, Пашка преисполнялся ненавистью к двуличной гидре контрреволюции. Небось так же веселились, когда Исполком революционные гуляния на Николаевской площади устраивал. Ну погодите, гады, еще узнаете, как людей по дворам, словно крыс, гонять.