"Ненавижу! Чем она с дьяволом за такие очи расплатилась? За эту шею, что даже в резких полосах загара околдовывает? Даже красоту люди предали. В крови измазали. Ненавижу эти глаза!"
— А вы, Екатерина Георгиевна, < >? Неужто в монастыре пруд с карпами копать замышляют? — Герман сам слышал в своем голосе откровенный вызов, ужаснулся, но остановиться не мог: — Вы, от смущения молчите или раздумываете, глаза мне выколоть или язык вырвать?
— Пруд в Темчинской пустоши в ближайшее время вряд ли появится. А смущения во мне еще поменьше, чем здравого смысла. Могу и ответить. Только тебе, прапорщик, пора бы знать, что все вопросы для начала самому себе задать нужно. Очень тебе нужен мой ответ?
— Нужен! — отрезал Герман. — Хочу понять, как мир с ума сходит.
— Да никак он не сходит. Давно уж спятил целиком и полностью, — Катя продула затвор карабина. — Я тебе отвечу. Потом. Если захочешь. Когда Прота отобьем. Пока, чтобы не отвлекаться, расскажи, как у вас в монастыре драка получилось. Я не все видела.
— То-то и оно, что не все, — резко буркнул Герман. — Мы после завтрака за шахматы сели. Слышим, лошадь заржала. Пашка говорит: 'Наверное, припасы в обитель привезли. Давно уж обещались. Пойдем, поможем? Может, картошечки подбросят. Надоела старая капуста. Сестры женщины хорошие, но уж больно постные'. Я ему сказал, что так о людях отзываться неуместно. Монахини отнюдь не к его идиотским олимпийско-гимнастическим играм готовятся. Тут вроде взвизгнул кто-то. Показалось, что наш Прот. Пашка за винтовку, да к окну. Смотрим, хлопцы чужие волокут кого-то. Ноги дрыгаются знакомые. Пашка стрелять. От ворот ответили. Мы тех-то гостей не сразу заметили. Ну и пошло. Витку выгнали через заднее окно. Ваш маузер она сама догадалась прихватить.
— А как Вита вообще у вас оказалась?
Герман усмехнулся:
— Отсиживалась. Работы в трапезной многовато. Наша Вита насчет монастырского послушания не слишком прилежна. Слушала, как я о синематографе рассказывал. Она, представляете, фильма ни разу не видела.
— Понятно. Значит, началась пальба. А, что Писклявый? Вы его действительно видели?
— У ворот. Он по нам сам стрелял, потом заорал, чтобы с нами кончали, и исчез. Прота они к тому времени уже за ворота выволокли.
— Вот черт, экий этот Пискля неуловимый. Хорошо бы его за жабры взять.
— Пожалуй, он нас сам возьмет, — мрачно сказал Герман. — Командовать этот тип привык. И людей у него хватает. Как гаркнул, мол, добейте мигом, или в Воркуте сгниете, крысьи дети. Хорошо, Пашка догадался пулеметом пугнуть. Ну, а потом вы… проснулись.
— Как?! — Катя резко крутанулась на локте.
— Что? — прапорщик от неожиданности отпрянул.
— Как и чем главарь своим грозил, спрашиваю?
— Ну, хм, на болт натянуть по самые…. Еще пасти порвать. Еще что-то на мове. За Палестины отправить, в Воркуте сгноить.
— Точно? Это дословно?
— Про болт дословно. И про Палестину. Остальное я не записывал. Сами бы слушали, — сердито сказал прапорщик.
— Ваше благородие, а вы не скажите где эта Варкута? — вкрадчиво сказала Катя.
— Полагаю, где-то в тех благословенных краях. Ну, там Палестина, холм Сионский, река Иордан, — прапорщик пожал плечами. — Слаб я в географии Святых земель. Понятия не имею где ваша Воркута. Вроде бы через "о" звучит. Ваш неутомимый друг хоть и с могучим малороссийским акцентом матерится, но весьма отчетливо.
— Понятно, — Катя перекатилась на спину и принялась проверять свою пару маузеров. — Вы, господин прапорщик, я смотрю, гранату приберегли? Проверьте ее еще разок, будьте любезны. Боюсь, столкновение будет серьезнее, чем предполагалось.
— Там Прот будет, — сухо напомнил Герман.
Катя глянула с удивлением:
— Ты что, сдурел, прапор? Я про гранату — в смысле дальнейшего развития событий. Работаем аккуратно. По тем индивидам, что рядом с Протом будут, и не думай стрелять. Там я сама расчищу. Я, прапорщик, хоть и сука отъявленная, но своих не сдаю, и под "дружественный" огонь не подставляю. Ты обо мне еще разок так подумай — и в рыло схлопочешь.
"Не меняется. Ведьма изумрудная", — со смесью обиды и облегчения подумал Герман.
***
— Они! — зашипела Катя. — На исходную!
За прошедшие три часа по дороге проползла единственная упряжка, груженная каким-то домашним скарбом. В эти дни местное население явно предпочитало держаться ближе к дому.
Браться за бинокль смысла не было. Тачанку, запряженную тройкой броских вороных, Герман узнал сразу. Упряжку сопровождали двое верховых.
Катя уже перекатилась в гущу ивняка подальше от реки. Герман поправил очки, плотнее упер приклад в плечо. Вот так, сейчас выстрелишь в человека, а в душе ничего и не вздрагивает. Убийство — это рутина. Не в первый раз, господин беглый прапорщик, не в первый раз. Интересно, амазонка перестанет поглядывать сочувственно, если ей рассказать, что и до знакомства с ее очаровательной личностью господин прапорщик успел в рукопашной четверых уложить и получить досрочное повышение по службе?
Что за ерунда в голову лезет? Герман шепотом выматерился. Копыта уже стучали по настилу моста. Промелькнули вороные — усталые, взмыленные. Тачанку Герман рассмотреть не успел — целью ему был назначен последний всадник. Остальных брала на себя Катя.
Выстрел в топоте копыт прозвучал как-то слабо. Зато ржание лошадей, треск дерева и человеческие вопли раздались словно над самой головой. Амазонка, конечно, не промахнулась. Сваленный наповал коренник рухнул на полном ходу, запутал постромки, легкая тачанка мигом слетела в кювет, ездовой кубарем покатился в кусты, из тачанки посыпались люди.
"Угробит она Прота", — подумал Герман, ловя на мушку спину в перекрестии новеньких ремней. Всадник, рослый хлопец в высокой папахе, поднял коня на дыбы. Широкая спина оказалась отличной мишенью, даже стрелять как-то стыдно. Герман нажал спуск. Карабин толкнулся в плечо — хлопец с какой-то странной готовностью запрокинулся на круп коня. Папаха свалилась, мелькнул коротко стриженый затылок и лихой рыжий чуб. Одуревший конь унес седока с глаз убийцы.
Герман загнал в ствол новый патрон и, низко пригибаясь, полез к дороге. Там много и часто стреляли. Прапорщик упал, пополз на локтях. Проклятая фуражка опять сползла на глаза.
От дорожной пыли ощутимо веяло солнечным жаром. Герман выглянул, в нос тут же ударило пороховой гарью. Показалось, дорога сплошь завалена телами. Нет, человеческое тело было единственным: усатый казак, раскинув руки и ноги, лежал в пыли. Жуть наводила опрокинувшаяся тачанка — все три лошади бились, пытаясь встать, хрипя и лягаясь. Трещал под ударами копыт разносимый вдребезги передок. Откуда и кто стреляет, Герман понять не мог. Высоко над головой свистнула шальная пуля. Прапорщик сунулся носом в пыль. Потом на всякий случай выставил карабин. Катерине следовало помочь, но стрелять было решительно не в кого. Напрягаясь, Герман заметил подозрительно шевельнувшиеся кусты — оттуда блекло блеснуло, грохнула винтовка. Прапорщик было прицелился, но с этой стороны дороги уже мгновенно ответили парой выстрелов. В кустах кто-то дернулся, мелькнула откинутая рука. Снова затрещали пистолетные выстрелы. Садили, кажется, обойму за обоймой.
Сообразив, где именно засела предводительница, Герман пополз вдоль дороги, разводя стволом карабина жгучие стебли крапивы. Глупо, конечно, сейчас уместнее подумать, как самому не нарваться на пулю великой ковбойши. В запале барышня и лягушке, невзначай квакнувшей, башку пулей снесет.
Стоило высунуться из кусачих зарослей, Катя действительно вскинула маузер. Тут же раздраженным движением ствола приказала замереть. Герман застыл на четвереньках. Командирша выглядела как всегда: лихая, злая, встрепанная. Едва ли не утыкаясь ей в сапоги щетинистой мордой, валялся скатившийся с дороги труп. Катя раздраженно отпихнула путающуюся в ногах винтовку покойника. С той стороны дороги хлопнул одинокий пистолетный выстрел, пуля свистнула выше прикрытой насыпью девушки. В ответ Катя стрелять не стала. Почесала мушкой маузера шрамик над бровью и негромко крикнула: