— Катя, вам страшно? Я думал, вы совершенно непробиваемая дама. Зачем пошли? Вполне могли остаться на квартире.
— Я, Алексей Осипович, человек испорченный и не очень честный. Но товарищей бросать — это уж вовсе свинство. Я мальчика сюда привела, хочу, чтобы он отсюда и вышел, целым и невредимым.
— Куда вы его дальше поведете, Катя? — едва слышно спросил подполковник. — Туда, к себе? Я не спрашиваю куда, но все-таки. Неужели он так уникален?
— Фу, Алексей Осипович, за кого вы меня принимаете? Я детей не похищаю. Ему бы где-нибудь тихонько пристроиться. Жить мирно, солнышку радоваться. В монастырях, знаете ли, тоже не сахар.
Макаров глянул как-то странно и пробормотал:
— Солнышко — это хорошо. Но едва ли о пасторальной жизни речь идет. Ценный ваш Прот. Не отпустят. Такие перспективы мальчику открывают. Впрочем, что я вам объясняю.
— Черт его знает. Возможно, мальчику у вас лучше будет. К самостоятельной жизни он не слишком приспособлен. Ему бы ему самому решить. Но для начала недурно было бы сегодняшний день пережить.
Подполковник затянулся папиросой и задумчиво сказал:
— Чудовищное вы существо, Екатерина Георгиевна. Даже не знаю, что меня в большее замешательство вводит: вульгарность и циничность ваши безмерные или глаза чудные, искренние. Почему вам верить хочется? И что я в романтизм ударился, старый дурак?
Катя хмыкнула:
— Может, вы и дурак, но уж точно не старый. Муж мой едва ли младше вас был. Устали вы, отдохнуть нужно. Давеча, вместо того чтобы меня гомеопатическими дозами коньяка потчевать, выставили бы милягу-поручика подышать свежим воздухом. Я бы вам показала — возраст.
Подполковник изумленно приподнял бровь.
Катя фыркнула:
— Да правильно вы все поняли, Алексей Осипович. Я действительно девица циничная, прямолинейная. Ладно, не будем рассусоливать.
Катя отошла к своим. И кто за язык тянул? Заигрываешь, как … панельная. Тьфу!
По лестнице звонко затренькали шпоры — спустился туго стянутый ремнями мужчина. Придерживая кривую шашку, громко спросил:
— Колдуном кто у вас тут будет? Товарищ Троцкий ждет.
Прот медленно встал. Подполковник сочувственно похлопал его по плечу:
— Ну, с богом. Не волнуйся. Всё обойдется.
Катя сделала знак Витке — сопровождающие, на выход.
— Что-то мелковат колдун, — удивился мужчина на лестнице. — Из лилипутов? В цирке откопали, ваше благородие?
— Вас препроводить мальчика прислали? — холодно поинтересовался Макаров. — Вот и провожайте. Товарищ Троцкий вполне осведомлен, кого именно приглашает.
— А эти… гражданки куда? У нас все здоровы, не хвораем. Нам сестрицы без надобности. Или барышни по другой части служат?
— Это кто барышня? — ласково спросила Катя. — Я? Ты, товарищ, язык-то попридержи. Мы сюда не напрашивались, работы и так полно. Мальчик несовершеннолетний, болезненный. Ты ему лекарство дашь, если что? Нас ваши военные секреты не интересуют. И ваш вождь не шибко интригует. Мы привычные, мы под дверью подождем. Если опасаетесь, можете на нас какую пулеметку наставить. Аники-воины, блин.
Военный хохотнул:
— Да ты, сестрица, смотрю, из бедовых. Даром, что накрахмалена. Поднимайтесь, на лестнице подождете. Но чтоб носа внутрь не совать. Оторвем.
Поднялись по мраморной широкой лестнице. Площадка третьего этажа была залита солнечным светом. У высоких дверей стояло двое часовых — кожаные с ног до головы, в руках наганы.
— Здесь ждите, — военный кивнул на стул у подоконника. — И чтоб тихо.
— Нет, песни орать начнем, — огрызнулась Катя и обняла Прота. — Ну, не мандражируешь?
— Чего ж, — мальчик попытался улыбнутся. — Вы правильно сказали, насчет вечности. Кому она нужна?
Катя успела разглядеть прихожую, несколько вешалок — на одной сиротливо болталась папаха и черный зонт. Вдоль стены стояли кресла. Слава богу, в тусклой желтой обивке. Донесся обрывок громкой фразы. Прот вошел, дверь за мальчиком закрылась, один из часовых сделал многозначительный шаг, загораживая проход собственным телом. Стукнули каблуки зеркально начищенных сапог.
Прямо ставка Гитлера какая-то. Катя почесала бровь. В ставке фюрера ей побывать не довелось, но "кожаные" вели себя точь-в-точь как киношные эсесовцы. Экая показуха. Даже наганы новенькие, вороненые, точно вчера со склада. Театральщина.
Вита прижалась к подоконнику, судорожно теребила передник. Кожаная гвардия произвела на девчонку сильное впечатление.
— Садись, — пробурчала Катя. — Мы с тобой не на посту номер один, в ногах правды нет.
Вита осторожно присела на край стула. Катя запрыгнула на широкий удобный подоконник. Часовые пялились с ухмылками. Катя разгладила на коленях непривычный передник, в полголоса поинтересовалась:
— Что уставились, товарищи гвардейцы? Женщин не видели? Или бомбы опасаетесь? Нету у нас бомбы. И ядом мы плеваться не умеем. Что в рево'льверы вцепились? Смотрите, пальцы сведет, бабахать зазря начнете.
Левый "кожаный" сделал неприличный жест стволом нагана, намекая, что именно у него свело. Катя ответила столь же неприличным жестом, показывая, куда охранник может засунуть все, что у него чешется, включая револьвер. Стражи тихо засмеялись. Витка покосилась на командиршу как на сумасшедшую.
Сидели в тишине. Изредка из-за двери доносились отголоски громко сказанных фраз, но в основном и там было тихо. Склонявшееся к закату солнце сквозь стекло пригревало спину. Катя поглядывала в окно — узкий двор упирался в глухой брандмауэр соседнего дома, выходящего фасадом на параллельную улицу. До стены всего метров пятнадцать, но опасаться красным дипломатам нечего — стрелять по окнам неоткуда. В принципе, снайпер и на крыше может устроиться, но уж очень близко и высоко — угол обстрела неудобный. Да и Макаров заверял, что там на чердаке пост выставили. Основательно товарищ Троцкий устроился, безопасность блюдет. Если, конечно, не считать совершеннейшим безумием идею лично отправиться на переговоры в город, прочно удерживаемый противником. Видимо, отчаянное положение у Советов.
А вот что вы, товарищ сержант, сами-то здесь делаете? Выяснить толком ничего не выяснила. Контрразведка белых участвовала в облаве на мальчика весьма усердно, но что, собственно, дало толчок к охоте на малоизвестного прорицателя, понять так и не удалось. Похоже, сей вопрос и Макарова поставил в тупик. Или кто-то подсунул Прота как отвлекающую цель, или контрразведку вдохновили перехваченные сведения. Возможно, именно странный интерес к мальчику и подогрел желание ухватить приз первыми. Значит, интриги националистов? Но если верить Макарову, никакого пана Кулу контрразведка не знает. Впрочем, это не удивительно: ВСЮР с трудом контролируют город, а, что творится в пригородах, белые знать не могут да и не особо хотят. Борьба с бандитизмом отложена до окончательной победы славного белого движения. Или не менее славного красного. Чтоб они все сдохли. Нет, не годитесь вы, Екатерина Георгиевна, в детективы-аналитики. Что-то мысли больше к Проту обращаются. Не сожрал его еще тот тигролев р-р-революции?
Громкий, с металлическими раскатистыми нотами, голос раздался, казалось, прямо за дверью:
— Не верю!
Часовые вздрогнули, Витка подскочила со стула, да и сама Катя невольно дернулась.
— Не верю! — рявкнул зычный голос за дверью. — Мистификация! Насмешка! Не понимаю, как они вынюхали, но меня этим не смутить. Состряпали — хитроумно, тонко, но состряпали! Мистика?! Пусть! Я верю в одну мистику — мистику революции! Я непримиримый атеист. И поповщиной меня не взять! Где этот подполковник?
Дверь с треском распахнулась, и на пороге возник буйный черный человек. Пышная шевелюра оттягивала голову назад, воинственно сияли стекла пенсне, тараном торчала остроконечная бородка.
— Попросите подполковника ко мне! Срочно!
— Да иду я за ним, Лев Давыдович, иду, — мимо буйного человека протиснулся давешний военный, туго опутанный ремнями, запрыгал по ступенькам вниз.
— И непременно наших вызовите! Слышите, товарищ Трушин? Сейчас же!
Военный кивнул и исчез внизу. Волосатый Лев революции негодующе блеснул стеклышками пенсне и захлопнул дверь.